— 25-
— Роу — полкозы! Роу — полкозы!
Кажется, надо было обидеться? А он опешил:
— Почему полкозы?!
— Потому что черный, вот дурак!
Алекс вспомнил здешних коз и засмеялся:
— А, вон оно что! Согласен на полкозы — я черный, никто не скажет, что я козья жо… задница!
— Зато козья морда!
— Ну и ладно, я козья морда, а вот ты как раз и есть козья задница, Тайберт!
Дита Сивейн встряхнула кудрями и залилась смехом.
— Тайберт — козья жопа! Роу, ты классный парень. Но все-таки скажи, откуда такие черные берутся.
— С той стороны Грандстрима.
— Врешь!
— Чтоб мне лопнуть.
Тайберт, поневоле проглотивший "козью жопу", которую сам же и накликал, выкатывает глаза:
— А что с той стороны Грандстрима?
— Дизит.
В комнате повисает несколько растерянная тишина.
— Дизит? — говорит Сивейн сурово. — Лучше бы тебе молчать об этом, парень.
— Я б и молчал, да вы все равно узнаете, лучше сразу.
— Почему это узнаем?
— Потому что у меня дизитская фамилия, дизитская морда и в бумагах черным по белому написано, кто мой отец. Вся академия будет знать через неделю.
— Мы воюем с Дизитом, — говорит Тайберт. — Я не хочу воевать с тобой лично, Роу, но тебе многие припомнят подлые нападения на мирные города.
— Да, я уже слышал про подлый Дизит… Ну все равно я анатольский гражданин, как и все вы.
— Кому только не дают гражданство в наше время, — хмуро сказал Лемме. — Премьер-министр гильдеец, вот и мутит.
Алекс благоразумно промолчал насчет гильдейцев и премьер-министра. Еще не хватало. Достаточно того, что он полкозы. Хорошо еще — передняя половина, а не задняя.
— 26-
Тринадцать лет. Продолжает расти в длину и совсем не растет в ширину. Ноги и руки уже не кажутся непропорционально длинными, зато размер обуви уже почти мужской, а икры тонкие. Трудно подобрать сапоги — если в ступнях не жмет, так голенища широки. Курсант военной академии, поэтому аккуратно пострижен и аккуратно одет. Впрочем, вырываясь на верфь, за несколько часов возвращается к естественному состоянию — рабочему комбинезону, какой не жалко, и машинному маслу.
Когда он стоит, вытянувшись, тонкий и легкий, он — просто загляденье. Девочки и заглядываются. Ему же они пока совсем не интересны, смысл существования противоположного пола еще не открылся ему, девчонок оценивает только по человеческим качествам. Именно поэтому дружен с сокурсницей Дитой Сивейн: что она хорошенькая, он просто не замечает, а вот ее неистощимость на выдумки и шкоды ему близка и понятна. Сам такой.
В отрыве от рая — большого ангара, набитого сломанным железом — находит себе другие развлечения. Никогда не забавляется, издеваясь над людьми, даже если его хулиганство со стороны выглядит именно так. Основная причина шкод — экспериментальное познание мира (иногда заканчивается взрывами в лаборатории), иногда — шутка.
Фантазия неуемна.
Никогда не лжет, сплетнями не интересуется, о себе предпочитает не говорить. Поэтому некоторые его поступки остаются загадкой для окружающих.
Особенно — для отцов-командиров.
— 27-
Несмотря на дизитскую морду и фамилию, его приняли хорошо — потому что сам он был хорош. Он шкодил напропалую с юной разбойницей Дитой, и это примиряло с его происхождением товарищей. Он хорошо учился, схватывая на лету, и преподаватели быстро забывали, кто он.
Увы, это касалось тех, кто знал его близко. Те, кто не знал, смотрели косо. А кое-кто — очень косо.
Время от времени какая-нибудь выходка приводила к поднятию дизитского вопроса в стенах академии, и ректор вставлял среди общедисциплинарной риторики что-нибудь вроде: "а этот вообще не наш, где ему иметь понятие о чести анатольского офицера и мужчины". Но Алекс имел понятие — и получше, чем многие. Майор Валка всегда на это указывал.
За это ректор особенно не любил майора Валку.
Совместные шкоды сдружили двенадцатую группу, знаменитая же история с двадцатилетием академии, едва не окончившаяся катастрофой, снова столкнула Алекса Роу с Юрис Бассианус — и это была судьбоносная встреча.
Ребята всего лишь пошутили, зато с таким размахом, что мало не показалось никому.
Собственно, Алекс едва не вылетел тогда из академии, и дизитский вопрос снова встал во весь рост. Курсанты, бывшие причиной грандиозного скандала, так и не узнали подробностей крупного разговора между ректором и Валкой. Ясно было одно: Алекс Роу остался в двенадцатой группе только потому, что Валка уволился с работы, а дочь всемогущего премьер-министра, племянница императора, пригрозила уйти, если уйдет Алекс. В песне о дурной дизитской наследственности появился еще один куплет: из-за черномазого подкидыша с враждебной стороны вынужден был оставить преподавание один из лучших педагогов, гордость заведения. Ректор уже забыл, как строптив и неудобен был лучший педагог. А к куплету приложился гаденький припев о стакнувшейся с дизитцем гильдейке. Его исполняли вполголоса, из-за спины, потому что гильдейка была уж очень непростая, но однажды Алекс таки услышал.
— Повтори, — сказал он сквозь зубы.
— Нет уж, козья морда, — ответил, нехорошо улыбаясь, старшекурсник Гальтейн. — Как-нибудь в другой раз.
Этим он избежал удара по физиономии. Но Алекс хорошо его запомнил.
— 28-
Когда я познакомился с ней, она не показалась мне сколько-нибудь интересной. Девчонка как девчонка, ничего особенного. Они меня тогда вообще не занимали. Разве мог я представить, что через какой-то год буду вздрагивать от одного звука ее имени, видеть ее во сне, даже сочинять нечто неуклюжее в рифму, маяться, не зная, нравлюсь ли ей — а еще позже выясню, что она точно так же изводилась, не зная, нравится ли мне? Мы были глупыми наивными подростками, но наша любовь была взрослее и глубже нас. Так глубоко, что я и умру, наверное, с ее именем на губах.
— 29-
О его чувствах к Юрис академия знала лучше, чем он сам. Они еще только прогуливались по летному полю, вздрагивая, когда их плечи нечаянно соприкасались, а сотня зорких глаз уже все видела, полсотни пытливых умов сделали далеко идущие выводы. Они говорили о пустяках, казавшихся им необыкновенно важными, а полсотни сплетников обсуждали, много ли позволила принцесса черной дизитской морде. К счастью, в голове Алекса плавал блаженный туман, и он просто многого не замечал.
И что было ему до шушуканья и хихиканья где-то за краем вселенной в ту минуту, когда он накрыл ладонью ее руку и она не отодвинулась? Он осторожно погладил ее пальцы, она замерла — а потом ее ладошка шевельнулась в ответ. Он весь был одна правая рука, она — одна левая. От запястья до кончиков пальцев.