Миссис Доуни и миссис Фрейзер были дочерьми адвоката Джона Джессапа, и выросли они в Корнуэлле, в небольшом именьице (настолько небольшом, что его можно было бы назвать просто садиком, как весело заметила однажды в разговоре со мной миссис Доуни). Мистер Джессап имел адвокатскую практику в близлежащем городке. Семья их во всех отношениях была благополучной, но небогатой. Миссис Джессап увлекалась чтением (некоторые не прочь причислять таких дам к категории синих чулков), и назвать ее очень уж заботливой мамой было бы трудно. Две ее дочери много времени проводили с деревенскими ребятами: строили с ними запруды, воровали горох на фермерских полях и тому подобное, — не все родители приветствовали бы такое времяпрепровождение. Однако, несмотря на столь нетрадиционный подход к их воспитанию или же благодаря ему, молодые леди выросли особами либерально мыслящими. Покойный мистер Доуни был сыном партнера мистера Джессапа. После того как они с Корделией составили супружескую пару, состоялся их переезд в Лондон, где всего лишь через восемь месяцев супружеской жизни глава семейства скончался, оставив жене один только дом на Грейз-Инн-роуд. Хорошо еще, что сестра ее матери за несколько лет до того, как случилось это несчастье, оставила бедняжке немного денег, таким образом, миссис Доуни смогла оставить этот дом для себя и своей маленькой Флоры.
Чтоб хоть как-то сводить концы с концами, вдова решила взять постояльца. Как этим постояльцем стал я, рассказывать недолго. За два года до этого я приехал в Лондон, чтобы заняться научной работой. Возникла необходимость найти жилье в том районе города, где находились библиотеки и работали ученые, у которых я брал консультации. Поинтересовавшись в гостинице, у кого можно найти комнаты, я получил рекомендацию и направился прямо к миссис Доуни. Я был несколько удивлен, когда, встретившись со своей будущей квартирной хозяйкой, обнаружил, что это не сорокалетняя дородная вдова, а милая двадцатишестилетняя вдовушка. Как выяснилось, женщина эта всегда руководствуется здравым смыслом во всех житейских делах и под крышей ее дома у меня не будет проблем ни со стиркой, ни с обедом. В результате я снял предложенные мне комнаты. Не прошло и шести месяцев, как я узнал, что являюсь первым постояльцем миссис Доуни, и, как оказалось впоследствии, последним. Но об этом рассказ впереди.
Это отступление поможет мне объяснить, почему миссис Доуни и миссис Фрейзер не любили рекомендаций, за которыми не следовали объяснения. Женщины достойные, они были воспитаны в духе идей, провозглашенных французскими мыслителями типа Жан-Жака Руссо. В соответствии с этими идеями дискриминация в процессе образования и воспитания девочек или мальчиков была недопустима. Такой подход позволил развить в миссис Фрейзер и миссис Доуни любознательность, живость ума и независимость. Их характерам можно было только позавидовать: подобные дамы никогда не приемлют слепое подчинение, не считают мнение мужчин непреложной истиной и не потакают всем желаниям противоположного пола. (Однако на отношения миссис Фрейзер и ее супруга, как я понимаю, это обстоятельство наложило весьма негативный отпечаток.)
И, несмотря на это, как только женщины начали выяснять все подробности, я покинул дом миссис Доуни, предоставив Гилмору участвовать в допросе, который, полагаю, был столь суров, что бедный парень, скорее, предпочел бы оказаться в руках испанской инквизиции. Мне оставалось только надеяться, что он, несмотря на давление дам, не станет слишком подробно рассказывать свою ужасную таинственную историю. К тому же у меня не было иного выбора, как отдать молодого человека на волю судьбы, ибо самому мне необходимо было побеседовать с Виктором.
И все же для начала я решил нанести визит Марии Клементи, чтобы поделиться с миссис Джакоби своими подозрениями по поводу человека, которого я встретил около театра, и узнать, не встречала ли и она это странное существо.
Когда я приехал, Марии не было дома. Меня проводили в небольшую комнатку наверху, где я застал миссис Джакоби склонившейся над грудой театральных костюмов, починкой которых она была занята. Женщина выслушала мое приветствие, не меняя позы, — такой прием трудно было бы назвать сердечным. Обращаясь к склоненной над костюмами голове, я приступил к своему рассказу, в котором было многое из того, что поведал я дамам на Грейз-Инн-роуд. Я добавил также, что видел недавно ту же громадную фигуру у театра, где выступала Мария, и у меня есть основания подозревать, что это может быть тот же самый человек, которого я заметил у Виктора в саду и который, может статься, и убил его жену. Не исключено, сказал я, что друг мой имеет врага в лице этого человека, а если допустить, что именно он убийца миссис Франкенштейн, то необходимо принять меры предосторожности всем знакомым Виктора. Не знаю, многому ли в этой странноватой истории поверила миссис Джакоби, но, когда я закончил, женщина отложила работу, подняла голову и заявила мне, что она сама уже обратилась за помощью к старому сержанту, служившему у ее мужа, и попросила его обеспечить защиту их дома.
После небольшой паузы миссис Джакоби, очевидно приняв какое-то решение, злобно поджала губы и решительно заявила:
— Что до мистера Франкенштейна, то есть некоторые вещи, о которых вы, по-видимому, не имеете ни малейшего представления. Мое решение нанять крепкого охранника для дома было продиктовано причинами, непосредственно связанными с мистером Франкенштейном, однако я не желаю, чтобы об этом говорили на каждом углу. Я и вам бы ничего не сказала, не явись вы сюда сегодня со своей странной историей. Но вы пришли, и я скажу вам, что произошло здесь не далее как вчера.
Речь шла о вчерашнем дне, а значит, о том самом дне, когда Виктор приезжал к нам на Грейз-Инн-роуд и когда Гилмор, узнав его, сбежал из дома. Миссис Джакоби поведала мне, что Виктор, совсем слабый, прибыл вечером на Рассел-сквер вместе с друзьями, которые очень противились тому, чтобы он выходил из экипажа. Однако дама, которая была с ними, миссис Фелтхэм, подошла к двери и сказала, что мистер Франкенштейн, который сейчас ехал вместе с ними домой, вдруг стал очень настоятельно требовать, чтобы его завезли на Рассел-сквер, так как ему необходимо поговорить с мисс Клементи об одном неотложном деле.
Было очевидно, сказала мне миссис Джакоби, что миссис Фелтхэм и сама не рада была визиту, о котором просила, но предотвратить его она не могла. Она только попросила миссис Джакоби посодействовать тому, чтобы визит этот был как можно короче, ибо мистер Франкенштейн еще не окреп после болезни.
Миссис Джакоби согласилась, правда, как она объяснила мне, очень неохотно:
— Мне было так неприятно, что он пришел. Позвольте уж сказать вам напрямик: перед смертью жены мистер Франкенштейн был охвачен страстью к мисс Клементи, что меня очень тревожило, так вот теперь я боялась, что, несмотря на все перенесенные им страдания, эта его страсть разгорелась с новой силой. Думаю, миссис Фелтхэм тоже это почувствовала, а потому и отнеслась с таким неодобрением к посещению нашего дома мистером Франкенштейном. Я нахожусь здесь для того, чтобы ограждать мисс Клементи от всякого рода скандалов, которые очень часто разгораются вокруг молодых особ, занимающих видное положение. Кроме того, я разделяю вместе с ней все ее беды и радости. Посещение мистера Франкенштейна произвело на меня очень неприятное впечатление.
Судя по рассказу миссис Джакоби, миссис Фелтхэм после разговора с ней направилась ждать в экипаж, Виктор же вышел из повозки и направился в дом. Выглядел он, по словам миссис Джакоби, совсем больным, словно был в лихорадке. Он стал просить, чтобы я дала ему поговорить с Марией, хотя бы минут пять. Он был так возбужден, что миссис Джакоби решила: разумнее будет согласиться на их короткую встречу наедине. Сама же миссис Джакоби все это время будет находиться в соседней комнате. Это условие поставлено было для того, чтобы она могла ненавязчиво прервать разговор и отправить больного человека домой в сопровождении поджидавших его друзей.
Мария согласилась встретиться с Виктором наедине на пять минут в небольшой гостиной. Миссис Джакоби удалилась в столовую, из которой в эту гостиную вела двустворчатая дверь. Она села и стала смотреть на часы. Стоило только Марии войти в гостиную, как Виктор тут же обратился к ней со страстной речью, однако разобрать, была ли его страстность продиктована любовью или гневом, миссис Джакоби не смогла. Поток его слов не прекращался, и миссис Джакоби уже была готова прервать свидание до истечения пяти минут, как вдруг услышала отчаянный крик мистера Франкенштейна: «Мария! Мария! Ты сведешь меня в могилу!» После этого он вышел из гостиной. А затем и из дома, хлопнув за собой входной дверью.
Миссис Джакоби ринулась в комнату. Мария лежала в кресле, белая как полотно. Конечно, она не могла объяснить, что говорил Виктор и чего он от нее хотел. Ясно было одно: мистер Франкенштейн очень ее расстроил, и расстраивал он ее так уже не в первый раз, как мрачно добавила миссис Джакоби.
— Больше я не позволю ему заходить в наш дом, — сказала она. — Так себя вести — это полное безумие. Я считаю, что он человек больной, а теперь, я думаю, совсем потерял разум. Да и можно ли допустить, чтобы человек в здравом уме возобновил ухаживания за женщиной через две недели — подумать только, через две недели! — после смерти его жены. Что еще мог означать этот его приезд?! А если оно действительно так, то мистер Франкенштейн самое настоящее чудовище. Эта история, которую вы мне сейчас рассказали, о его враге, очень неприятна. Соответствует ли она действительности — я не знаю. Но когда речь идет о таком человеке, как мистер Франкенштейн, я готова всему поверить! Честно говоря, я подумала, когда вы только вошли, что он специально подослал вас, чтобы продолжать свои ухаживания за Марией. Извините меня за подобные подозрения. Что ж, теперь вы понимаете, почему я наняла здорового охранника, который дежурит у входа: я не хочу, чтобы мистер Франкенштейн появился здесь опять. И если вы сами будете руководствоваться здравым смыслом, мистер Гуделл, то примете решение выйти из этого дела как можно скорее. Оно ведь вас никак не касается. И чем дальше вы в него будете втягиваться, тем хуже для вас. Я поднялся.
— Несмотря на все, миссис Джакоби, — проговорил я, — я продолжаю считать мистера Франкенштейна своим другом и собираюсь сейчас поговорить с ним и попытаться ему помочь.
— Ну что ж, желаю удачи, — сказала миссис Джакоби. — И еще хочу добавить: прислушайтесь к моему совету и увезите его в какое-нибудь тихое местечко, подальше от Лондона. Тогда с вашей помощью он бы постепенно по правил здоровье и пришел в себя.
Когда я выходил из дверей, к дому подъехал экипаж. В нем я увидел Марию Клементи, какую-то молодую женщину (как мне показалось, ее служанку) и этого дегенерата Габриэля Мортимера в его бордовом костюме. На голове у него красовалась высокая зеленая шляпа, из-под которой выбивались черные кольца кудрей. Казалось, обе барышни смеялись над какими-то его остротами. Не имея ни малейшего желания встречаться с этими людьми, я развернулся в другую сторону, сделав вид, что не заметил их, и быстро зашагал в противоположном направлении, высматривая экипаж, который довез бы меня до Чейни-Уолк.
Мысли мои вернулись к веселой компании, которую только что увидел я в экипаже. Как может дама столь деликатная и тонкая, как Мария Клементи, состоять в таких близких отношениях с этим отвратительным типом? И вообще, какие странные люди живут в этом доме! Даже миссис Джакоби, несмотря на свое внешнее достоинство, не вызывала у меня полного доверия. Я так и не мог для себя решить, играла ли она именно ту роль, на которую претендовала. Была ли она и в самом деле верным другом и защитником Марии, и не вынашивала ли она корыстные замыслы.
Пока я ехал в Челси, повалил снег. У меня было тяжело на сердце из-за предстоящего неприятного разговора с Виктором, но уйти от этого разговора я не мог. Прошло всего несколько недель с тех пор, как я пришел к Франкенштейну с увещеваниями изменить поведение по отношению к жене. И вот я опять навязываю ему разговор о какой-то постыдной, скрываемой доселе тайне из его прошлой жизни. «Так не годится, — подумал я про себя. — Мне надо как-то выкарабкиваться из этой липкой паутины тяжелых дел, которые лежат на совести Виктора и в которых каким-то образом замешана эта непостижимая Мария».
Приехав к Фелтхэмам, я, к своему облегчению, услышал, что миссис Фелтхэм нет дома, поскольку она отправилась в гости к друзьям. Мне не хотелось в ее присутствии ворошить призраки прошлого, и еще меньше было у меня желания отзывать Виктора в отдельную комнату для переговоров.
Меня проводили в кабинет, где я и нашел своего друга сидевшим в кресле перед жарко горящим огнем. Колени его были накрыты пледом. Хьюго стоял, небрежно облокотившись на письменный стол, на котором я увидел наполовину пустую бутылку с кларетом. Когда я вошел, они оба смеялись. Увидев такую картину, я почувствовал себя довольно глупо. Ну вот, здесь все хорошо. Я, видите ли, явился со своим мрачным расследованием, собираюсь допытываться о прошлом моего друга, предупреждать его о какой-то опасности, якобы угрожающей этому дому. А Виктор сидит здесь спокойно, с бокалом вина в руке, радуется этому прекрасному дню и явно чувствует себя лучше. Я внимательно смотрел на него, пока мы здоровались, и никак не мог поверить, что это и есть тот самый человек, который с таким отчаянием взывал к Марии Клементи, человек, у которого совсем недавно были убиты жена и сын и муки раскаяния которого я недавно наблюдал. Неужели этот человек уже теперь, когда не остыли еще в могилах трупы его жены и ребенка, как и полагает миссис Джакоби, возобновил свои ухаживания за Марией Клементи? Но у меня была еще история Гилмора, поведавшего мне о том, что произошло на Оркни. Сердце мое отказывалось подчиняться доводам разума. Невозможно было поверить, что Виктору вообще есть за что себя упрекать. Но нет, я пришел в этот дом с конкретной задачей, и, как бы неприятна она ни была, мне следует ее выполнить. Я понимал, что разговор, который мне придется сейчас завести, может привести к тому, что я навсегда потеряю друга.
Виктор начал с того, что предложил мне вина, от которого я отказался. Я спросил его, где те два охранника, которых я нанял; почему их не видно, ведь тот безумец, что убил Элизабет и ребенка, до сих пор на свободе, а я, подъехав к дому, не обнаружил и следов присутствия здесь охраны.
— Ах да, — вздохнул Виктор в ответ, — я с ними рассчитался и сказал, что они свободны. Мне не нравится, что они тут болтаются. И вообще, я пришел к выводу, что люди из магистрата правы: убийцей действительно был вор. Жена моя случайно попалась ему под руку, и он убил ее, чтобы не оставлять свидетелей. В магистрате считают — и я с ними вполне согласен, — что вряд ли убийца вернется на место преступления.
Тогда я, чувствуя, что в голосе моем меньше уверенности, чем в словах Виктора, спросил:
— А кто же тогда тот человек, которого я видел среди деревьев у тебя в саду в ночь убийства? Ведь это его я встретил в тот же вечер, незадолго до момента совершения убийства, около театра, где выступала мисс Клементи.
— Лично я никогда не встречал этого человека ни при каких обстоятельствах, — ответил Виктор. — Его вообще, насколько я понимаю, больше никто не видел, кроме тебя.
— О боже! — взорвался я. — Ты хочешь сказать, что он мне померещился? Виктор! Не надо обманывать ни себя, ни своих друзей! Что-то очень неприятное стоит за всем этим. А того молодого человека, что так внезапно покинул дом моей хозяйки при твоем появлении, зовут Дональд Гилмор. Он слуга сестры миссис Доуни, сын рыбака, которого ты нанимал для перевозок, когда жил на острове Оркни. Ты не узнал его по той причине, что он тогда был еще мальчиком. Теперь же Гилмор взрослый мужчина, но он узнал тебя сразу же, как только увидел твое лицо. И он назвал тебя по имени! Он рассказал мне о женщине, которую когда-то привезли к тебе на остров на суденышке его отца, рассказал и о том существе, которое ты держал в сарае, об охране, которую ты тогда выставил вокруг свое го дома, о пожаре… Виктор! Неужели ты не допускаешь мысли, что все это тем или иным образом связано с уродливым великаном, который явно следит за тобой и к которому, как ты прекрасно знаешь, убийство твоей жены и сына имеет самое непосредственное отношение? Ради своей же безопасности и ради нашего общего спокойствия будь откровенен!
Виктор вел себя безукоризненно, он прекрасно владел собой. И все же я заметил, что лицо его стало очень бледным. Хьюго с изумлением смотрел на меня.
— Джонатан, о чем это ты говоришь? — спросил он. Виктор же сказал только одно:
— Так это тот паренек из Оркни. Да, он был совсем мальчишкой, когда я там жил. Местные рыбаки меня невзлюбили. Они меня и в самом деле боялись. В этом отдаленном местечке я надеялся найти возможность проводить научные эксперименты, но в конце концов из-за негостеприимного и подозрительного местного люда мне пришлось покинуть эти края. Я выставил около дома охрану, потому что знал нравы рыбаков. У меня были все основания допускать, что однажды ночью, разгоряченные выпивкой и пламенными речами в голой избе, прозванной у них таверной, они всей ватагой направятся ко мне и испортят всю мою работу. Я действительно полагаю, что пожар, спаливший мой дом, могли затеять они. А вообще, Джонатан, я не в восторге оттого, что ты решил обсуждать меня и мои проблемы со слугой сестры твоей домохозяйки, что придаешь значение рассказам этого парня и его мальчишеским выходкам. И после этого ты еще приходишь сюда и начинаешь болтать о каком-то воображаемом чудовище, моем враге…
Я был потрясен его столь категоричным ответом. И все же существовал по крайней мере один факт, который Виктор не мог бы отнести к категории слухов, поэтому я не сдержался и выкрикнул:
— Я видел того человека у тебя в саду! Его появление тебя расстроило. Ты говорил еще тогда о собственной вине…
— Это было через несколько часов после убийства моей жены и единственного сына, — сказал Виктор резко и холодно.
Я стоял неподвижно, потрясенный до такой степени, как если б он меня ударил. Либо я все это придумал, либо мой друг Виктор хладнокровно лжет.
Хьюго попытался нас помирить.
— Джонатан, — начал он, — если речь идет о какой-то старой истории, что рассказал тебе этот Гилмор, то будет лучше, если мы потом к ней вернемся. Виктор долго был болен, он и сейчас еще не совсем поправился.
— Болен не настолько серьезно, чтобы это помешало ему вчера выйти на Рассел-сквер из экипажа, направлявшегося домой, и устроить шумную сцену мисс Клементи, — сказал я.
— Так, значит, ты говорил обо мне с компаньонкой мисс Клементи, которая состоит у этой певицы на жалованье! Слуги из того дома, где ты живешь, тебе оказалось недостаточно! — презрительно бросил Виктор. — Что ж, Джонатан, благодарю тебя за интерес, проявленный к моим делам. А может, ты хочешь поговорить обо мне с моим швейцаром? Давай я представлю тебя мальчику, который чистит мне ботинки! — Он остановился и вновь овладел собой. Продолжил он уже более дружелюбно: — Я встречался с мисс Клементи, чтобы попросить ее возобновить наши занятия, так как они действуют благоприятно как на нее, так и на меня, ибо, если я начну работать и мой ум будет чем-то занят, я смогу быстрее отвлечься от произошедшей недавно трагедии. Чем раньше мы начнем — тем лучше для меня. Джонатан, дорогой мой, давай забудем все, что мы сегодня наговорили здесь друг другу. Пусть это останется между нами. Почему бы тебе не сесть сейчас вместе с нами и не выпить бокал вина? Ну что, остаешься?
Хьюго, который никак не мог взять в толк, что происходит, поддержал Виктора:
— И право, Джонатан, оставайся. Почему бы нам не посидеть вместе, вчетвером: ты, Виктор, Люси и я, — и не поговорить, как бывало раньше?
Однако я покачал головой и ответил в замешательстве:
— Нет-нет… не могу. Я должен идти. Виктор… я очень сожалею, если сказанное мною тебя расстроило. Я должен идти. И все обдумать…
И я, спотыкаясь, вышел из комнаты. Никогда еще не находился я в столь подавленном состоянии, как теперь. Вся сцена заняла не более десяти минут, однако за это время я вызвал гнев Виктора, привел Хьюго в состояние шока и действовал, как мне теперь казалось, подстать глупцу или злодею. Такие вещи прощаются, но они никогда полностью не стираются из памяти. Я ругал себя и старался идти как можно быстрее, словно хотел поскорее убежать от самого дома Виктора. Я шел по скользкой дороге, а над моей головой вихрем кружился снег. И вдруг, несмотря на эту снежную карусель, я увидел в сотне ярдов от себя какую-то фигуру. Она мрачно темнела среди окружавшей меня белизны. Фигура эта возвышалась на вершине стены, окружавшей сад Виктора. Когда я посмотрел туда, человек на стене задвигался, поднялся повыше и встал на колено. Затем он резко перемахнул через стену и упал футов с десяти прямо на землю. Трудно было понять, где его руки, где ноги. Однако, оказавшись на земле, он в тот же миг принял вертикальное положение и, как-то странно скособочившись, побежал вдоль дороги. Он был громаден, и мне стало ясно, что это тот самый человек, которого я видел раньше и чье существование Виктор так настойчиво отрицал. Это странное существо снова следило за домом Виктора.
Я как можно быстрее побежал за ним, выкрикивая на ходу:
— Стойте! Остановитесь же! Я должен с вами поговорить!
Я даже не сообразил, что, кроме нас двоих, вокруг никого не было, и, догони я его сейчас, встреча эта могла бы окончиться для меня плачевно. Он продолжал бежать, хотя и оглядывался на меня через плечо, затем значительно увеличил скорость, что показалось мне чрезвычайно странным, так как для хромого человека он передвигался слишком быстро, к тому же дорога сегодня была очень скользкой.
Если бы кто-то со стороны увидел эту гонку, где оба ее участника — и преследуемый, и преследователь, — неуклюже скользя по мокрой дороге, бежали один за другим через снежный вихрь, он бы нашел ее комичной. На самом же деле мы оба старались изо всех сил: я — поймать его, а он — убежать.