14. "Голубой Лев" делает прыжок
Я под их подкоп ...вроюсь ниже И их взорву. Ну и переполох, Когда подвох наткнется на подвох!
В. Шекспир. "Гамлет"
Через два дня господин Грутфи известил своего шефа, что индийская инсценировка подготовлена на славу. Господин Пертупулеску, несомненно, талант, соединивший в себе качества делового человека и вдохновенного художника высшей марки. - Вы увидите, господин Деневен, каких он выставил молодцов в своем индийском особнячке! Секретарь со своей подвесной черной бородой тоже очень внушителен. Черт возьми, у этого Пертупулеску учиться бы режиссерам наших опереток! Дело, как уже известно, началось с изумительного объявления в газете "Время". Вряд ли стоит повторять историю уже нашумевших событий. Но вот, когда господин Деневен с индийским секретарем и индийским племянником вошли к самому радже, журналисты остались за дверью. Увы, они ничего не видели, не слышали, они не подозревали, что был один момент, когда их готовы были пригласить внутрь. Они были всего лишь на волоске от сенсации, которая затмила бы все предшествующие! Но их не позвали, и они так и не узнали, что случилось за закрытой дверью. А случилось то, что господин Деневен, переступив порог, увидел восседавшего в кресле господина Джона (Иона) Пертупулеску без всякой подвесной бороды. Это было против плана инсценировки, ибо господин Пертупулеску должен был в роли раджи выйти к журналистам и сказать несколько слов на ломаном языке. Это, конечно, должно было бы усилить эффект! - Здравствуйте, господин Деневен, - приветствовал знаменитого детектива председатель анонимной компании "Жизнь - это реклама!". - Надеюсь, ваш фальшивый бриллиант произвел впечатление на журналистов? Никто ничего не заподозрил?.. - Можете быть уверены, Пертупулеску, покажи я им в этот момент обломок булыжника, их ослепило бы голубое сияние "Великого Льва"! Но разве вы не выйдете к народу, великий раджа? - А не кажется ли вам, господин Деневен, что это преждевременно? спокойно возразил председатель. - Ведь бриллиант все-таки не настоящий, мы-то это знаем... - Что за чепуха! - Деневен чуть не удивился. - Не собираетесь ли вы, Пертупулеску, рассказывать мне, что "Голубой Лев" существовал в действительности? - Нет, не собираюсь, - Пертупулеску говорил все так же невозмутимо. - Но есть другой бриллиант, и он настоящий. Он у вас. Вы его должны вернуть. Деневен делал отчаянные усилия, чтобы не проявить удивления. - Глупые шутки! - сказал он, чтобы хоть что-нибудь сказать: он ничего не понимал - положение, исключительно неприятное для знаменитого детектива! - Да, другой бриллиант, - тянул Пертупулеску и, вдруг заглянув в глаза Деневену, быстро спросил: - Разве не настоящий бриллиант Чарльз Грехэм? И знаменитый детектив моментально понял: он одурачен! Ах, осел Грутфи, как он не пронюхал, что шефу готовят западню. Значит, вся эта анонимная компания - лишь инсценировка для того, чтобы завлечь его, знаменитого детектива? Очевидно, они знают, где спрятан Грехэм. Можно бы рассмеяться, если бы... если бы не толпа репортеров за дверью. Ловко сработано! Инсценировка? Нет, не может быть! Ведь это же золотой бизнес! Как отказаться от него! Такого безумца не найдется! Это реальная деловая компания. Но как посмела она заняться не своим делом?! Впрочем, за хорошую плату любое дело хорошо... Пертупулеску не из тех, кто этого не понимает... Все эти мысли пробегали в голове знаменитого детектива с той бурной скоростью, за которой не поспевает само время. Рассказывают же, что некий мудрец, погасив свечу, моментально заснул и увидел во сне всю свою жизнь от рождения до старости, а когда проснулся, фитиль свечи все еще курился... Так и теперь знаменитый детективный мудрец успел передумать о многом: о своей карьере, о всяких джеках-потрошителях, как букашки в коллекцию попавших на острие его наблюдательности, о многих забастовках, выигранных предпринимателями благодаря его изобретательности... О многом! И вдруг его самого ловит какой-то лжерумын! Это несправедливо! Это бесчестно! - Это бесчестно! - выговорил наконец Деневен. - Будем говорить не о чести, а о деле, господин Деневен. Уверен, это вам понятнее. Пожалуйста, садитесь! - Тот, кого Деневен знал как Пертупулеску, говорил очень серьезно, без своего обычного шутовского тона. - Так будем откровенны: нам нечего скрывать от этих господ, они в курсе дела. "Раджа" кивнул на "секретаря" и других. - Несколько дней мы следим за рейсами вашей машины между бюро Вундертона и некоторым особняком. - Тут "раджа" назвал адрес. Деневен молчал. Собеседник подождал немного и спросил: - Надеюсь, вы понимаете, господин Деневен, ваше молчание нас не устраивает. - От меня вы ничего не услышите! - процедил сквозь зубы Деневен. - Напрасно! Вам поручили инсценировку "Бегство Грехэма". Что ж, ваш юмор оценен, вам ответили небольшой комедией. Не превращайте ее в трагедию. - Вы грозите убить меня? - Какая чепуха! - воскликнул "раджа". Окружающие засмеялись. - Да нет же, мы просто пригласим господ журналистов, благо они так недалеко. Мы расскажем им, как господин Деневен похитил Чарльза Грехэма. Потом съездим с журналистами по названному адресу и освободим Грехэма. Ну, а если журналисты пожелают посмешить публику тем, как знаменитый детектив попал в индийскую западню, - это уже их дело... - Мы договорились! Я дал задаток! - не выдержав, воскликнул Деневен. Он был искренне возмущен. - Вы несправедливы, господин Деневен! - спокойно возразил "председатель анонимной компании". - Разве я своих обязательств не выполнил? Я сделал для вас чудо рекламы! Газеты вознесут вас на небо. Ей-богу, никакой арбитраж не мог бы упрекнуть меня. Нет, господин Деневен, я никогда не изменяю своему принципу: будь честен даже в бесчестных делах... - По-вашему, требование представить Грехэма - честно? - А почему же нет? Насчет Грехэма мы с вами не уславливались. Нельзя сказать, что вы похитили его более честно... - Вы его не увидите! - злобно бросил Деневен. - Как вам угодно... - спокойно сказал "председатель". - Господин "секретарь", пригласите, пожалуйста, журналистов. Вот когда изнывающие за дверью журналисты были так близки к сверхсенсации! И Деневен хорошо это понимал. - Подождите! - сердито крикнул он. "Секретарь" остановился. - Черт возьми, вы что, на поезд торопитесь? Дайте же подумать... - Ах да, пожалуйста, - любезно улыбнулся Пертупулеску. - Надеюсь, не слишком долго? И господин Деневен стал думать. Все это было такой неприятной неожиданностью. Он не мог понять, как кто-то посмел столь подло и дерзко посмеяться над ним, самым знаменитым детективом... Кто? Не молодой ли Чьюз? Да нет, невероятно!
15. Не дозволено Юпитеру - дозволено быку
Ты лучше б это сам без спросу сделал... Мне выше пользы надо ставить честь...
В.Шекспир. "Антоний и Клеопатра"
Не только один Деневен (в соответствии со своей профессией недурной психолог) не допускал мысли, что Эрнест Чьюз может принять участие в таком обмане. Так же думал и другой человек - в нем-то и было все дело... Райч простоял на стоянке машин у "проклятого" перекрестка не напрасно: он выследил "летучего голландца". Как же он был поражен, когда машина подкатила к бюро Вундертона! В тот же день Райч узнал, что вышедший из машины незнакомец был не кто иной, как знаменитый детектив Деневен. Эрнест Чьюз был озабочен новым известием. Вступать в единоборство с квалифицированным специалистом было не под силу. Правда, пока детектив держался довольно беззаботно: позволил себя выследить. Но Райч прав: это от избытка презрения к беспомощности своих одураченных противников. Райч соглашался с тем, что положение чертовски трудное: невозможно ничего придумать. Не брать же особняк приступом! - Послушай, Джильберт! - воскликнул вдруг Эрнест. - Я попрошу помочь Билла Слайтса. Ты знаешь этого славного чудака, моего школьного приятеля... Он не откажет... Тогда он прекрасно помог советом послать телеграмму Медианскому суду. Уверен, будь он с нами, мы не попались бы так глупо с этим механиком Трейблом. - Ты думаешь, Эрни, что Слайтс может тягаться с Деневеном? - Кто? Билл? - воскликнул Эрнест. - Блестящий ум! Если бы он тогда не ушел с должности следователя, он сделал бы головокружительную карьеру. Ты знаешь эту историю? - Нет, ты не рассказывал... - Едем, дадим телеграмму... По дороге расскажу... История, в сущности, была несложная. Райч внимательно слушал, сидя рядом с Эрнестом, управлявшим машиной. Лет пятнадцать назад Билл Слайтс, тогда еще молодой человек, с отличием кончивший юридический факультет, был назначен следователем в Астех. Он сразу же проявил свои блестящие способности, раскрыв несколько запутанных дел. Потом ему пришлось столкнуться с одним из заправил города. Местный воротила-промышленник брал крупные строительные подряды для города. Построенный им городской рынок вскоре сгорел. Собственно, на этом дело и должно было кончиться. Но не в меру любопытный следователь докопался, что постройка велась мошеннически, из отходов, из брака, - вероятно, рынок вскоре рухнул бы сам, если бы не своевременный пожар. Кстати, рынок и застраховать не успели - и понятно почему: ни одна страховая компания не выдала бы полис на этот горючий хлам. Словом, дело было ясно. Но, кроме главного героя, были замешаны многие: инженеры и техники из приемной комиссии, члены городского управления, ну и иные, - все, впрочем, достойные люди. Творец этого бизнеса оказал честь молодому следователю: лично явился к нему на квартиру. Предложенная взятка была не какой-нибудь жалкой подачкой, а солидной суммой, достаточной, чтобы сделать молодого следователя самостоятельным человеком. Юнец оказался неблагодарным: выставил "благодетеля" за дверь. Борьба закипела. Бизнесмен выписал сыщика от Вундертона. Через два дня тот отыскал виновника: замученный угрызениями совести, некий мелкий жулик чистосердечно признался в поджоге с целью ограбить рынок. Следователь доказал алиби преступника: в момент пожара он был в соседнем городе, за тридцать миль от места преступления. - Ну и что же? - спросил Райч. Его заинтересовала эта история. - Козыри опять были у следователя. Но козыри имеют значение в честной игре. Молодого следователя пригласило начальство и предложило перевод в другой город, даже с повышением. Он предпочел уйти... Пробовал жаловаться выше, но... - А фиктивный поджигатель? - Как же, судили... Приговорили к тюрьме... - Неужели человек продал свою свободу? - удивился Райч. - Вот когда я спросил об этом Билла, - усмехнулся Эрнест, - он назвал меня донкихотом. У него любимая поговорка: пожалуйста, без донкихотства... Эрнест засмеялся. Помолчав немного, он продолжал: - Поджигатель и месяца в тюрьме не просидел: во время прогулки сбежал из-под стражи. А Билл с тех пор занимается частной адвокатской практикой. Берется только за те дела, где, как он говорит, "вонючий след ведет к какому-нибудь славному проповеднику нашей великой свободы". Вот только не знаю точно, куда ему телеграфировать. Долго на одном месте не живет: успевает досадить начальству и перекочевывает подальше. В последнее время жил в Томбире. Между прочим, он знает Грехэма, познакомился у меня той осенью... Тоже произвел его в донкихоты... Телеграмму послали в Томбир. Предусмотрительно попросили остановиться в гостинице: Эрнест боялся, не следят ли за ним. Билла никто из этих господ не должен был видеть. Через два дня Билл известил о приезде. Эрнест вместе с Райчем поехал в гостиницу. Билл - все такой же веселый, шумный, с гулким, раскатистым смехом со своей лысой, полированной головой, обрамленной пушком. Он выглядел бы старше своих лет, если бы не внутренний огонь, прорывавшийся то темпераментными возгласами, то быстрыми искорками в маленьких глазах. - Донкихоты всегда попадают в беду! - воскликнул Слайтс, едва узнав, в чем дело. - Грехэм не виноват, - возразил Эрнест. - Вина моя... - Да и ты из той же породы... - усмехнулся Слайтс. - Много вас, рыцарей печального образа. Знаю... Был таким... Впрочем, Слайтс сразу же принялся за дело. Он расспрашивал Эрнеста о таких мельчайших подробностях, что тот про себя удивился: зачем это? Ему и не пришло бы в голову обратить на это внимание. "Что значит специалист!" подумал он, с уважением поглядывая на своего школьного приятеля. Так же подробно расспросил Слайтс и приехавшего с Эрнестом Райча. Наконец Слайтс прекратил вопросы и, задумавшись, смолк. Эрнест обратил к нему вопрошающий взор. Слайтс усмехнулся: - Что ты - считаешь меня чудотворцем? Ничего не обещаю... Дай подумать... Он нашел, что Эрнест и Райч поступили неосторожно, приехав к нему вместе. Впредь этого не будет, и вообще они не будут встречаться. Поинтересовался, кто ведет наблюдение за особняком, в котором скрыт Грехэм, и надежный ли народ эти студенты. Получив утвердительный ответ, попросил выделить одного наиболее расторопного "связным". Запретил пользоваться для связи телефоном. "Это и сами понимаем", - улыбнулся Эрнест. На следующий день к Райчу приехал "связной". Он сообщил, что Слайтс уехал из гостиницы, сняв небольшую квартиру. Он срочно приглашает к себе Райча. Тот поехал по новому адресу. Слайтс начал с извинений: он вынужден был вызвать Райча. Ехать к Райчу он не решился. Никогда не следует считать противника глупым. Неприятно было бы запутаться в сетях наблюдения теперь, когда он придумал план, сулящий успех. Участвовать придется самому - инкогнито необходимо... - Есть план? - взволнованно спросил Райч. - Есть, но... - возразил Слайтс. - Без этих проклятых "но" никогда не обойтись. Хотел бы с вами посоветоваться... Могли бы и помочь. - Охотно.... - Посмотрим еще, охотно ли... - загадочно возразил Слайтс. - Не знаю, поймете ли меня правильно... Вы ведь тоже из семьи ученых... Мир высоких взглядов, твердых принципов, ну и все такое - не спорю, все благородно... Не заподозрите, что иронизирую... Нисколько... Но, видите ли, в этом арсенале добродетелей нет оружия против Вундертонов. Мошенников надо бить их же оружием. Эрнесту же благородство нужно... - Опасаетесь, не согласится с вашим планом? - догадался Райч. - Сознаюсь: мой план не очень гармонирует с принципами Эрнеста. Но честно скажу: не знаю, как он поступит. Вот ей-богу, будь у меня такие же взгляды, не знал бы, что делать. Принципы-то принципами, да ведь либо изобретению, либо Грехэму конец, если его не освободить... Словом, что бы Эрнест ни решил, все плохо: или помешает, или против себя пойдет. Для таких людей, как Эрнест, это трагедия... Я понимаю и, видите ли... я Эрнеста... ну, как бы сказать... ну, словом, ценю... - Слайтс вдруг сконфузился, отвернулся и принялся маршировать по комнате из угла в угол. Райч молчал. - Что ж вы молчите? - резко спросил он Райча, остановившись против него. Райч увидел, с каким тревожным ожиданием смотрит на него Слайтс. - Мне трудно судить... - сказал Райч. - Вашего плана я не знаю. Может, вы и преувеличиваете... - А что, если без Эрнеста? - спросил вдруг Слайтс, по-прежнему не спуская глаз с Райча. - Не оскорбительно, как думаете? Ну, зачем ему знать? Передовой ученый, прогрессивный деятель - надо беречь... Не подумайте, что я боюсь провала, который может скомпрометировать его имя. Я уверен в успехе. Но как бы он не счел себя скомпрометированным в собственных глазах. Римляне говорили: что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Но верно и обратное: что дозволено быку, то не дозволено Юпитеру. - А для себя считаете дозволенным? - спросил Райч. - Можете считать меня быком... Страдать угрызениями совести не буду.... - А долго, Слайтс, вы будете говорить загадками? - спросил в упор Райч. Или это секрет? - Нисколько. Для того вас и пригласил... без вашей помощи не обойтись. Тут Слайтс сел за стол и единым духом выложил проект "индийской феерии" и небывалой рекламной конторы. Райч был поражен. - И вы думаете... выйдет? - спросил он, изумленно глядя на Слайтса. Если бы дело не было так серьезно, он счел бы все за шутку. - Клюнет! - уверенно воскликнул Слайтс. - Господ этих я знаю... И Деневена знаю... Рекламу обожают... - А не заподозрит? - Обязательно... - Так как же? - Да что заподозрит? То, что перед ними мошенник. И отлично! Такие дела мошенниками и делаются. Зато не заподозрит, что связано с Грехэмом. Райч раздумывал. План Слайтса уже не казался ему таким фантастическим. Райч чувствовал, что эта веселая авантюра его подкупает. Но Эрнест? Да, пожалуй, прав Слайтс: не для Эрнеста. Он сказал об этом Слайтсу. - Вот видите! - воскликнул тот. - Уверен, и вы думаете: не совсем законное дельце заваривает отставной следователь. - Ошибаетесь: ничего подобного не думаю... Находчивость ценить умею... Если иначе нельзя... А что до этих господ... По правде говоря, не очень-то меня волнует, обидятся ли они... - Честное слово, вы - молодец, Райч! - в полном восторге воскликнул Слайтс. - Я б вам и рольку хорошую дал, да боюсь, человек вы известный: ваши портреты украшают газеты. Испортите феерию. А вот ваши студенты - ой как пригодились бы! Надо ведь все быстро... А начну я набирать безработных актеров - сколько времени пропадет! Да и дело деликатное... Зачем афишировать? Лишние люди - лишняя опасность. Наемный народ легко перекупить. А Деневен не дурак. - Не знаю, согласятся ли... - сказал Райч. - А почему нет? Я не хочу, Райч, посягать на невинность ваших парней. Но втолкуйте им... Вы же понимаете!.. Ей-богу же, как сказал бы капеллан нашей тюремной часовни святого Экзюпера преподобный отец Франциск, перемошенничать мошенника - святое дело! - У каждого свои принципы, - сказал Райч. - Э, черт! - воскликнул Слайтс. - У каждого должен быть основной принцип: не донкихотствуй! Райч невольно улыбнулся. Провожая гостя, Слайтс вдруг спросил: - Похож на румына? - На румына? - удивился Райч. - Отлично! Буду румыном! - Не зарывайтесь, Слайтс! Зачем это? - Затем, что непохож! Значит, явный аферист! Эх, и поддену я господина Деневена! - со злобным сладострастием сказал Слайтс. - У меня с ним давние счеты! Райч вспомнил недавний рассказ Эрнеста: должно быть, сыщик, который испортил Слайтсу карьеру, был от Вундертона. Так была организована "индийская феерия". Новоявленный румын снял приличное помещение под контору общества "Жизнь - это реклама!" Студенты Райча прошли через режиссуру председателя нового общества и превратились в секретаря, племянника и стражей "раджи". Свои роли они исполняли с увлечением, какого так часто не хватает профессиональным актерам. И вот раджа Патарахчайя, он же румын Пертупулеску, а в конце концов Билл Слайтс, сидел в кабинете "индийского особняка" и ждал, пока знаменитый детектив Деневен, очутившийся в цейтноте, обдумывал ответный ход...
16. Слава господина Деневена
...Виртуозность негодяйства уже портится многими человеческими слабостями.
Н.Г. Чернышевский. "Что делать?"
Итак, господин Деневен отлично понимал, что в затруднительное положение он попал по собственной неосторожности, а неосторожен был потому, что и в голову не могло прийти, чтобы кто-то посмел бороться с ним. И уж меньше всего он ждал этого от людей, в кругу которых вращался Грехэм. Наконец, если бы господин Деневен тщательно анализировал все причины, он должен был бы признаться, что его поймали на маленькой слабости: он был неравнодушен к славе, а "индийская реклама" была так увлекательна! Но господин Деневен был человек дела: он не занимался пустыми анализами, рефлексиями, бесполезными сожалениями и запоздалыми раскаяниями. Он деловито обдумывал и высчитывал, как выбраться из капкана, оставив в нем поменьше собственной шерсти и мяса. Прежде всего: нельзя ли начисто отрицать перед журналистами то обстоятельство, что он знал о готовившейся индийской инсценировке? Например, сказать, что его завлекли враги, конкуренты... Но журналисты: видели, как он принес "бриллиант". "Секретарь" предусмотрительно оставил камень в соседней комнате у одного из "чалмоносцев", - вероятно, тот время от времени щелкает крышкой, поражая журналистов небесным сиянием "Голубого Льва". И хотя "Лев" - не булыжник, для профессиональной экспертизы не составит труда установить, что от бриллианта в нем не больше, чем от льва. Словом, "вещественное доказательство" участия господина Деневена в публичном мошенничестве было налицо. Такое сенсационное разоблачение грозило детективной карьере Деневена крахом. Этот вариант отпадал. Следовательно, оставалось лишь согласиться передать Грехэма этому неизвестно откуда взявшемуся "румыну". Но согласиться что-то сделать - это еще не значит сделать. Нельзя ли обмануть? Что же, посмотрим, как пойдут дела, - может, и удастся. По правде говоря, господин Деневен не очень обольщался и этим вариантом: противник неглуп, вряд ли позволит обставить себя. Итак, третий, он же и последний вариант: действительно передать Грехэма. Видимо, придется примириться: это меньшее зло. Далее Деневен рассмотрел два варианта возможных последующих действий. Во-первых, попросту удрать. Собственно, он уже давно думает о том, что пора ему поработать на самого себя: довольно господину Вундертону эксплуатировать чужие таланты. Талантов и капитала у господина Деневена хватит для самостоятельного: детективного бизнеса. Да вот в чем беда: Грехэм слишком крупная дичь. Вундертон не простит Деневену потери. Трудно начинать самостоятельное дело, имея таких врагов. Другой вариант: как только птичка выпорхнет из клетки, сейчас же, не теряя времени, броситься за ней в погоню. Конечно, вновь ее поймать будет труднее: ее сразу же попытаются увезти подальше и запрятать. А "румын", видно, с опытом! Ну что ж, поборемся! Придется, конечно, выдержать неприятный разговор с Вундертоном. Ничего! Позлится-позлится - и согласится: все же это лучший выход. К тому же Вундертон одобрил соглашение с анонимной компанией "Жизнь - это реклама!" - значит, часть вины на нем... Кстати, выгода этого варианта: реклама все-таки будет сделана. Довести ее до эффектного конца он сумеет и сам... Что ж, лишняя слава не помешает... Словом, господин Деневен подсчитал все математически точно: убытки были сведены к минимуму. Очевидно, это было единственно разумное решение, и "председатель" нисколько не удивился, услышав его от знаменитого детектива. - Итак, что я должен сделать? - спросил Деневен. - Сущие пустяки! - любезно ответил "председатель". - Вы пишете записку людям, охраняющим Грехэма. Ее отвезет ваш шофер. По этой записке один из ваших помощников садится с Грехэмом в прибывшую машину, и их доставляют сюда. Надеюсь, вы не предпримете ничего такого, что бы возбудило у ваших людей подозрение. Как-никак, вы остаетесь пока у нас... - "Председатель" многозначительно посмотрел на Деневена. - Впрочем, - "председатель" любезно улыбнулся, - уверен: все будет корректно... "Грехэма придется привезти", - мысленно решил Деневен. Он не хотел рисковать своей безопасностью. А если пуститься на хитрость, лжерумын не посчитается с тем, что господин Деневен - знаменитость. Нет, знаменитость из "индийского особняка" живой не выйдет... И вот тогда-то началось усиленное движение в индийском особняке, около него, от него и к нему. Оно чуть не свело с ума журналистов. К общему возмущению, вызвали шофера Деневена и впустили в ту таинственную комнату, куда не было ходу журналистам. Шофер вскоре вышел и уехал на своей машине. К еще большему возмущению, журналистов попросили выйти из особняка и даже со двора - снова они должны были торчать перед бронзовой решеткой. Вскоре вернулась машина Деневена. К сожалению, занавеси в ней были задернуты, а вход в особняк был расположен так, что с улицы не было видно, кто приехал. А что кто-то приехал новый - не было сомнения. Может быть, привезли дерзкого похитителя "Голубого Льва"? Потом началось сущее безобразие, с которым журналисты примириться не могли! Одна за другой уезжали все машины, забрали даже стоявших у ворот стражей в чалмах. Вероятно, уехал и сам раджа. Черт возьми, некого будет интервьюировать! И когда из-за угла дома во дворе показалась машина Деневена, среди возбужденных журналистов начался повальный героизм: они падали на холодные каменные плиты двора, своими телами отважно преграждая путь последней машине. Дверца машины открылась, и выглянуло улыбающееся симпатичное лицо Деневена. Звучным голосом, полным бодрости и оптимизма, знаменитость прокричала: - Ребята! Все в порядке! Лечу за похитителем "Голубого Льва" На счету каждая секунда! Ребята, умоляю: не дайте уйти преступнику!.. И журналисты расступились. Щелкнули фотоаппараты. Гневно гудя, машина умчалась. По городу несутся армии мальчишек: "Голубой Лев" найден! "Голубой Лев" найден!" Все дела забыты. Миллионы читателей великого города раскрывают "Горячие новости", "Рекорд сенсаций", "Вечерний свет": "Голубой Лев" найден! Найден великим детективом Деневеном! Великий детектив Деневен умчался за похитителем! Слава великому Деневену! Деневен сделал миллион! Слава Деневену!"
17. Сквозь дремучий лес
Иллюзии свои оплакиваешь порой так же горько, как покойников.
Г. Мопассан. "Жизнь"
Неделя неизвестности истомила Эрнеста Чьюза. Но он твердо выполнял инструкции Слайтса: ни к нему не ездил, ни с Райчем не виделся. И когда так же нетерпеливо ожидавший результатов отец приезжал к нему, он спокойно отвечал, что дело идет нормально и успешно: так говорит Билл, а подробностей он сам не знает. Старый Чьюз этим удовлетворялся. Он симпатизировал и доверял Слайтсу. Во всяком случае, у этого "анти-донкихота" много профессиональной сноровки. Ну что же, может быть, у Слайтса есть основания вести дело втайне, не станем мешать... На шестой день к Эрнесту приехал "связной" студент и от имени Слайтса просил быть завтра с утра у профессора Чьюза-старшего: ожидаются большие новости. Райч тоже предупрежден. Утром следующего дня Эрнест и Райч приехали к старику. Разговор явно не клеился. Каждый по-своему, но томительно переживал ожидание. Райч, знавший, в чем дело, не был от этого спокойнее Чьюзов. И вот в ту минуту, когда, казалось, ожидание стало уже нестерпимым, во двор вошла машина. Все трое увидели ее в окно. Дверцы машины открылись, вышел Билл Слайтс, за ним... в первое мгновение старый Чьюз не поверил своим глазам: это был Грехэм! Но в следующее мгновение Чьюз бросился из комнаты с такой поспешностью, что Эрнест и Райч еле поспевали за ним. Они столкнулись с Грехэмом и Слайтсом, когда те уже подходили к крыльцу. Старый Чьюз схватил Грехэма за плечо и, слегка оттолкнув от себя, крепко держал его, глядя на него расширившимися глазами, точно хотел убедиться, что это действительно Грехэм. Вдруг старик порывисто обнял его. Эрнест чувствовал, как подступившая к горлу спазма мешает ему дышать: резко отвернувшись, он увидел улыбающегося Билла, схватил его руку и стиснул ее. - Спасибо... спасибо... друг... друг... - повторял он. - Ну, ну, без донкихотства... - смущенно пробормотал Билл. И вот все в комнатах. Так много накопилось неизвестного, что не знаешь, с чего начинать расспросы. Постепенно проясняется та картина, в которой было так много загадок. Когда машина Грехэма подошла к зданию Национального комитета компартии и Грехэм вышел, навстречу ему поспешил человек. Он заявил, что Рэдчелла в здании нет: он вынужден был торопиться с отъездом, просит его извинить и приглашает господина Грехэма приехать к нему. У Грехэма не возникло подозрений: он был уверен, что незнакомец вышел из здания компартии. Вместе с ним он сел в машину, и они отправились. - Но Рэдчелла вы так и не видели? - нетерпеливо перебил Чьюз. - Конечно, нет. На квартире меня встретил новый незнакомец, который отрекомендовался сотрудником Национального комитета компартии, не назвав, впрочем, своей фамилии. Он снова принес извинение: Рэдчелл вынужден отказаться от встречи, так как выяснилось, что о ней стало известно полиции и за ним следят. И на другой день встреча оказалась невозможной: мне показали газеты с моей фотографией у подъезда здания компартии. Затем последовал арест Рэдчелла... Я все время видел газеты, от меня их не скрывали... - Еще бы! - воскликнул Эрнест. - Они же выдавали себя за друзей. Как же они могли прятать газеты? - Вообще, признаюсь, - улыбнулся Грехэм, - вначале у меня не появилось и тени сомнения в том, что я у коммунистов. Правда, видя газетную кампанию после моего "бегства", я никак не мог решить, что же лучше: продолжать скрываться или снова появиться на поверхности, чтобы разоблачить инсинуации. Мне говорили, что я должен пока молчать, стоит только появиться - и я буду похищен. Я просил пригласить ко мне Эрнеста, чтобы посоветоваться. Мне отвечали, что за ним следят, он может привести за собой шпиков. - Что ж, все правдоподобно, - заметил Райч. - Вы так ничего и не заподозрили? - спросил Эдвард Чьюз. - Пожалуй, не заподозрил бы, если бы они сами не сделали ложного шага. - Что такое? - спросил старый Чьюз. - Со мной, видите ли, обычно беседовал один и тот же сотрудник Национального комитета компартии. Так он представился... - Деневен кого-то привозил с собой, - вставил Слайтс. - Сам он не рискнул показаться: все-таки знаменитость!.. - Никогда в жизни не видел фото этой знаменитости, - засмеялся Грехэм. - Деневен этому не поверит, - сказал Слайтс. - Подождите, Билл, не перебивайте, - с досадой сказал Чьюз. - Ну, Грехэм, и дальше? - Как-то он сообщил мне, что ищейки рыщут повсюду. Есть, пожалуй, одно место, куда они не посмеют проникнуть. "Какое?" - спросил я. "Посольство Коммунистической державы", - ответил он. "Да разве это возможно? удивился я. - Станут ли они это делать, особенно после того, как мне было отказано в визе на въезд в их страну?" - "Ради того, чтобы скрыть вас на несколько дней, конечно, не станут, - ответил он. - Но ведь они могли бы устроить вам поездку в свою страну и без визы". - "То есть бегство?" спросил я. "Не надо бояться слов, - сказал он наставительно. - Что вы здесь? Ничто. А там вы могли бы осуществить свое изобретение". - О, начинается! - воскликнул Чьюз. - Ну, и дальше он сказал мне, что у него есть связи, ему даже поручено... Объяснил, что если дам подписку, что по приезде в Коммунистическую державу передам им чертежи своего изобретения, они переправят меня. При этом, отлично помню, он сказал: "Заметьте, я подчеркиваю, это и в подписке надо подчеркнуть: передать изобретение в мирных целях. Только в мирных". - Хитрецы! - иронически заметил Райч. - Как ни хитро, - усмехнулся Грехэм, - а мне показалось подозрительным... Уж очень совпадало с тем, что писали "Рекорд сенсаций" и "Горячие новости" о коммунистах, являющихся иностранными агентами... - А не предлагали вам сейчас же передать им чертежи? - спросил Эдвард Чьюз. - Да ведь они сами посоветовали их уничтожить. Разве Эрнест не говорил вам? - удивленно спросил Грехэм. - Но они могли предложить восстановить их, - заметил Эдвард Чьюз. - Нет, говорили только о подписке. Очевидно, подразумевалось, что восстановлю чертежи по приезде в Коммунистическую державу. - Но вы же понимаете, Грехэм, что у бюро Вундертона никакой связи с Коммунистическим посольством быть не могло, - сказал Эрнест. - А бюро Вундертона, понятно, выполняло чужой заказ. Им нужны не чертежи, а подписка. - Зачем? - спросил Эдвард Чьюз. - Чтобы скомпрометировать и Грехэма и Коммунистическое посольство... сказал Райч. - Совершенно верно, - подтвердил Эрнест. - Если бы Грехэм поддался уговорам, его подписка стала бы бомбой и против сторонников мира, и против "Ассоциации прогрессивных ученых" и против Коммунистического посольства. Мы живем в мире инсценировок, призраков... Инсценировали бы похищение Грехэма из таинственного "убежища коммунистов" или, чего доброго, поимку его во время "попытки бегства" в Коммунистическую державу. Конечно, подписка была бы найдена в сохранности, и Грехэм сам бы подтвердил, что он дал ее... - Так, значит, записей и чертежей у вас не добивались? - снова спросил Эдвард Чьюз. - Я же сказал, - Грехэм удивленно посмотрел на старого профессора. - Этим они себя разоблачили бы... - Придется вам объяснить, Грехэм, почему отец так настойчиво повторяет свой вопрос, - усмехнулся Эрнест. - Отцу хотелось бы услышать, что они просили у вас чертежи. Это позволило бы сохранить иллюзию, что они не похитили у вас чертежи... - Как иллюзию? - удивленно спросил Грехэм. - А так, Грехэм... Ваши чертежи украдены... - Вы что, мне не верите?! - воскликнул Грехэм. - Я сжег их!.. - Слишком поздно! - И Эрнест рассказал, как он пришел к этому убеждению. - Я заметил бы! - снова воскликнул Грехэм. - Они брали чертежи, фотографировали, а я не увидел?.. Не может быть! - А где вы их хранили? - спросил Слайтс. - В разных местах: в письменном столе, в книгах, за картинами... Слайтс оглушительно расхохотался. Эрнест и Райч укоризненно посмотрели на него. Но старый Чьюз вдруг сказал: - А что же, Билл прав... Кстати, Билл, как вы его вызволили? Эрнест тревожно зашевелился: он заподозрил, что Билл не случайно скрыл это от него... Тем менее надо знать отцу... Но Слайтс, улыбнувшись, полушутливо ответил: - У детективов есть профессиональные секреты... - Не доверяете? - Чьюз исподлобья глянул на Слайтса. - Что вы, что вы!.. Но, знаете, сыщицкая работа не совсем, как бы это сказать... - Слайтс замялся. Эрнест поторопился увести разговор с опасного пути. - Так, значит, газеты вам давали, Грехэм? Вы видели и это? - Эрнест подошел к столику, где лежала пачка газет, порылся и положил перед Грехэмом номер - тот самый, где сообщалось об открытии Уайтхэча. Грехэм кивнул головой. - Значит, знаете... Кстати, сегодня Уайтхэч производит первую публичную демонстрацию своих лучей. - Эрнест немного помолчал. - А скажите, Грехэм, как вы к этому относитесь? - Ничего удивительного нет, - спокойно ответил Грехэм. - Я давно ожидал. Когда я оставил Уайтхэча, он был близок к открытию... - Вы давно ожидали... - повторил Эрнест. - А не показалось вам странным, что это случилось недавно, ну, скажем, месяц назад, а как раз после всей этой истории? Проще говоря, после того, как, по моим соображениям, были похищены ваши записи? - Грехэм молчал, сосредоточенно глядя на Эрнеста. Я помню, вы говорили отцу, что вклад Уайтхэча не так уж велик, в основном это ваша работа, не так ли? - Грехэм снова кивнул головой. - И вот Уайтхэч самостоятельно добивается успеха как раз в тот момент... - Разве не может быть простым совпадением? - перебил Грехэм, все так же не спуская глаз с Эрнеста. - Конечно, - согласился тот. - Но подойдем к делу с другого конца. К кому прежде всего должны были обратиться те, кто похитил зашифрованные записи? Ясно: к тому, кто знает шифр. Отец, опять-таки с ваших слов, назвал мне их. Ундрич исчез. Значит?.. Эрнест вопросительно посмотрел на Грехэма. Грехэм чувствовал, как его теснят, подводя к вынужденному выводу. - Нет, нет, - воскликнул он в страшном волнении, - слишком ужасное подозрение! Не мог Уайтхэч это сделать! - Конечно, сам не выкрал бы чертежей, - Эрнест произнес это четко, ясно, не запнувшись перед страшным словом, и даже повторил его: - Нет, не выкрал бы. Допускаю даже, что отказался бы воспользоваться ими, если бы кто-нибудь преподнес их ему в то время, когда вы были на свободе. Но ведь вы исчезли. Может, навсегда. Мог он, наконец, думать, что вас и в живых нет. Что же, пропадать изобретению? - Нет, нет! - повторил Грехэм и даже головой тряхнул, как бы отгоняя страшную мысль. - Мы разошлись с Уайтхэчем, я не могу согласиться с его взглядами, но он честный ученый, честный человек... Вот и профессор Эдвард Чьюз выдвинул его кандидатуру для экспертизы изобретения Ундрича... - А что, я не могу ошибиться? - сурово возразил старый Чьюз. - Наша участь - пробиваться сквозь дремучий лес ошибок и иллюзий. Не допускали же вы мысли, что записи могут у вас похитить. За свою иллюзию вы дорого заплатили. Надо быть честным, Грехэм! Не бойтесь боли, с корнем рвите обманувшие иллюзии! - Нет, нет, - упрямо повторял Грехэм, - он был моим учителем, какое право я имею подозревать его? Он не мог... не мог... - А направить величайшие открытия науки против людей, против человечества он мог? Это, по-вашему, честно? - воскликнул Эдвард Чьюз. - Грехэм, я не знаю большей бесчестности! Кто на это способен, тот способен на все, на все! И на мелкую кражу изобретения! Поймите это! - Хорошо! - тихо сказал Грехэм. Он побледнел, губы его дрожали. - Хорошо! Я все узнаю... Сегодня испытание... Я пойду... Я увижу... Пойму... - Что вы собираетесь делать, безумный вы человек?! - крикнул Слайтс. Он вскочил с места и, упершись кулаками в письменный стол, всем телом подался к Грехэму. Маленькие глаза его горели негодованием. - Вы что же, вообразили, что уже в полной безопасности? По-вашему, Деневен - кроткая овечка, все нам простит? Без донкихотства, Грехэм, мы и так теряем время! Нам надо удирать отсюда, удирать подальше, сейчас же, забиться в щель и молчать... молчать, пока вы живы. - Но я должен... - Черт возьми, а я вам приказываю! - яростно закричал Слайтс, теряя самообладание. - Да, да, приказываю! Я спас вам жизнь, вы это понимаете? Я имею право... Я не довел до конца, вы не смеете мешать... - Я вам благодарен... - К черту благодарности! Чего они стоят, если вы сами лезете в петлю! - А что вы, Грехэм, собственно, сможете узнать? - примирительно спросил Райч. Отец и сын Чьюзы молчали, и было неясно, на чьей они стороне в этом горячем, бессвязном споре. - Я все узнаю, все... Поймите, господа... - волнуясь и словно умоляя, говорил Грехэм. - Пусть он даже взял... не судите меня строго... Если это не его, а мое изобретение, он не может, нет, нет, знать всего... не может... Я молчал... Теперь скажу вам... С того момента, как лучи стали опасны для людей, я прекратил записи... Даже шифром прекратил... Я понимал: слишком ответственно. Я держал все в памяти... Мышь он убьет... Для войны мало... Это здесь... только здесь... - Грехэм показал на лоб. Он говорил все бессвязно. Казалось, силы готовы были оставить его. - А что же вы ждете, Грехэм, что он будет демонстрировать уничтожение людей? - спросил Чьюз. - Нет, нет, я пойму... По опытам пойму. Я спрошу его... - глаза Грехэма загорелись, когда он напал на эту мысль. - Да, да, спрошу... Он не посмеет промолчать. А промолчит, все равно не сумеет обмануть... Я пойму... Пойму... - Ну что ж... Попробуйте... - сказал вдруг старый Чьюз. Билл Слайтс взорвался. - К черту! - заорал он. - Куда я попал? Собрание донкихотов! И вы, профессор, потакаете этому безумцу!! Поймите, он рискует жизнью! - Что поделать, Билл, - спокойно сказал старый Чьюз. - Есть вещи поважнее нашей жизни...
18. Богиня - или...!
Науку проституируют те, кто постарался открыть атомную эру уничтожением двухсот тысяч человек гражданского населения в Хиросиме и Нагасаки.
Фр. Жолио-Кюри, письмо представителю США в Совете Безопасности У.Остину. Май 1952 г.
Вечером того же дня профессор Уайтхэч отправился на первую публичную демонстрацию своего изобретения. Она должна была состояться в том же громадном зале, где когда-то демонстрировались "лучи жизни" Чьюза, а затем "лучи смерти" Ундрича. "Лучи жизни" так и остались неосуществленными, а "лучи смерти" исчезли с их изобретателем, и только "лучам Уайтхэча" суждено было прославить их творца! Уайтхэч чувствовал себя победителем. Он достиг вершины своих мечтаний: он - великий ученый, увековечивший свое имя, награжденный докпуллеровской премией! Нет ничего удивительного, что в громе победных фанфар заглохли робкие протесты раненой совести: о Грехэме Уайтхэч уже не вспоминал. Кроме того, он воздал ему должное, решив назвать и его именем лучи, уступив, таким образом, ему посмертно часть своей славы. Впрочем, сюрприз с присвоением лучам имени Грехэма Уайтхэч приберегал под конец: лишь после демонстрации и бурной овации он даст эту пощечину Бурману. Появление Уайтхэча в зале было встречено громом рукоплесканий. Треск фотои киноаппаратов, ослепительный блеск "юпитеров", ответный блеск расставленных в строгом порядке никелированных приборов - вот героическая симфония звуков и света в честь Уайтхэча! Он прочел краткую вступительную лекцию голосом, который показался ему металлическим, почти громовым. Но центр тяжести был в самой демонстрации. На глазах изумленной публики под воздействием невидимых лучей, направленных из расположенного на возвышении прожектора, погибали в клетках морские свинки, белые мыши и кролики. Аплодисменты слились в одну сплошную овацию. И вот тут-то профессор Уайтхэч выступил с заключительным заявлением. Он говорил о том, что его лучи обезопасят страну от возможности нападения на нее и поставят на колени всякого врага, который будет заподозрен в коварных замыслах. Потенциальный агрессор будет сокрушен прежде, чем он успеет пошевелиться. Говорил он и о том, как десятки лет работал над своим изобретением, как помогли ему помощники, и в особенности инженер Грехэм. Правда, впоследствии они разошлись, но это не освобождает его, учителя, от признания заслуг ученика. И ему больно слышать, что против его бывшего ученика выдвинуто подозрение, будто бы он бежал в Коммунистическую державу. Нет, он, Уайтхэч, хорошо знает Грехэма: враги могли его похитить, но перебежать к врагам он не мог! И в ознаменование этого он, Уайтхэч, присваивает своему изобретению название "лучей У-Г", что означает: "Лучи Уайтхэча-Грехэма". Как казалось Уайтхэчу, голос его в этот патетический момент гремел, и он ждал ответного грома аплодисментов. И действительно, в глубине зала возник нарастающий шум, возгласы, и вдруг он явственно услышал фразу: "Да как вы смеете!" Человек быстро продвигался по проходу, зрители вскакивали с мест, творилось что-то непонятное, и неожиданно, когда человек вступил в полосу света, падающую с эстрады, Уайтхэч увидел: это был Грехэм! Он уже поднимался на эстраду. Тысячи глаз были направлены на него, и имя его прокатилось по всему залу: "Грехэм! Грехэм!" В самом деле, это был Грехэм. В сопровождении Эрнеста Чьюза, Слайтса, Райча и нескольких студентов он приехал на демонстрацию изобретения Уайтхэча. Эрнест еще до освобождения Грехэма рассчитывал побывать на демонстрации и запасся несколькими билетами. Все поспели к началу, и Грехэм, никем не узнанный, уселся в одном из средних рядов, в окружении своих друзей. Грехэм вовсе не намеревался публично выступать: он хотел только видеть демонстрацию лучей, а затем по окончании ее с глазу на глаз задать Уайтхэчу свой страшный вопрос. Сообщение Уайтхэча о том, что он присваивает лучам также и имя своего пропавшего ученика, застигло Грехэма врасплох и потрясло его. Он вдруг с ужасом представил себе, что людей будут убивать его лучами. Лучами его имени! Прежде чем он сообразил, что делать, он бросился к эстраде с криком: "Да как вы смеете!" Председатель напрасно стучал молотком, стараясь водворить тишину. Зрители вскакивали с мест, раздавались возбужденные возгласы. Это была потрясающая новость: Грехэм, о котором столько кричали газеты, которого считали не то бежавшим, не то похищенным, не то умерщвленным, - этот человек вдруг появился на многотысячном собрании и сейчас стоял на трибуне и в общем шуме повторял одно и то же: "Я хочу сказать! Я хочу сказать!" В ответ из зала понеслись крики: "Пусть говорит! Дайте слово?" Председатель, подчинившись общему требованию, опустил молоток. - Господа! - разнесся голос Грехэма, и шум, только что бушевавший в зале, внезапно смолк. - Господа! Профессор Уайтхэч защищал меня от клеветы. Что ж, спасибо! Я, действительно, никуда не бежал, я был похищен, но не коммунистами, а частным сыскным агентством. Похищены и чертежи моего изобретения - для кого, не трудно догадаться. Правительство хотело приобрести у меня изобретение в военных целях: я отказался, потому что не хочу, чтобы мои лучи уничтожали людей. Прошло то время, когда я был наивен и верил, будто лучи нужны для защиты родины. Тогда я работал с профессором Уайтхэчем. Меня выбросили с работы только за то, что я посмел подписаться под воззванием о запрещении атомной бомбы. Вы знали все это, профессор Уайтхэч, как же вы посмели опозорить мое имя, дав его "лучам смерти"?! Я помню, профессор Уайтхэч, как вы учили меня не преувеличивать роли ученых: ученые делают не историю, а науку, только чистую науку. Так вот какова эта чистая наука, эта великая богиня, которой еще поклоняются многие ученые? Вы превратили ее, профессор Уайтхэч, в проститутку, отдав на растление докпуллерам и бурманам. Вы - сводник, профессор Уайтхэч! - К порядку, к порядку! - кричал председатель, стуча молотком. Зал снова бушевал. Уайтхэч, серый, побледневший, сжавшись, втянув голову в плечи, неподвижно сидел за председательским столиком. - Я требую корректности! - кричал председатель. - Пусть говорит! Дайте кончить! - неслось из возбужденного зала. - Только несколько слов, господа, только несколько!.. - кричал Грехэм, подняв руку и стараясь успокоить разбушевавшийся зал. Шум стих. И снова председатель опустил молоток, подчиняясь общему требованию. - Господа, у меня похитили зашифрованные записи моего изобретения. Этим шифром мы пользовались вместе с профессором Уайтхэчем в нашей общей работе. С тех пор я не менял его: шифр моих записей известен только профессору Уайтхэчу. Профессор Уайтхэч, вы сделали свое изобретение после того, как были украдены мои записи... Заклинаю вас вашей прежней незапятнанной честью: посмотрите мне в глаза и скажите, сами ли вы сделали свое открытие? Скажите мне, что вы непричастны ко всей этой грязной истории, - и я еще поверю, потому что когда-то я уважал вас, любил вас... Заклинаю вас!.. Грехэм повернулся лицом к столу, в упор глядя на Уайтхэча. Зал замер. Лицо Уайтхэча исказилось, в глазах появилось выражение ужаса, губы беззвучно двигались, как бы силясь что-то произнести, он делал неуверенные движения, пытаясь опереться рукой о стол и встать, но рука бессильно скользила и срывалась. Вдруг тело его обмякло и как-то странно привалилось набок. Председатель и еще несколько человек бросились к нему. Прибежал дежурный врач... Уайтхэч так и не ответил на роковой вопрос: он был мертв...
19. Правосудие сказало свое слово
Разбить голову о стену!.. Глупая фраза... Голова человека - это мысль, и нет такой стены, нам бы ни были крепки ее камни, которая может выстоять перед волей и мыслью человека.
Ж. Амаду. "Подполье свободы"
Судья Сайдахи выздоровел. Должен же он был когда-то выздороветь! И Медианский процесс должен был когда-то кончиться. Теперь не мешало то, что прервало процесс раньше: разоблачительные слова Чьюза давно прозвучали и, надо надеяться, как всякая сенсация, уже позабыты. Да и что теперь докажешь: в Светлых Грезах сгорело и изобретение Ундрича и сам Ундрич. Судья Сайдахи считал, что после запрещения коммунистической партии ему осталось доделать сущие пустяки: справедливо распределить тюремные сроки среди обвиняемых. Процесс возобновился с того, на чем прервался: адвокат Джеймс Питкэрн потребовал вызова в суд в качестве свидетеля профессора Чьюза, "который, кстати сказать, уже прибыл и находится в зале суда". Для большинства публики это не было неожиданностью: кто уже знал о приезде знаменитого ученого в Медиану, кто узнал его в этом сидящем в первом ряду седом старике с бородкой клинышком. Впрочем, головы задвигались, взгляды устремились к первому ряду: такова магнитная сила знаменитости, независимо от того, сочувствуют ли ей или готовы ее изничтожить (а можно было не сомневаться, что последних в медианском суде было собрано больше). Чьюз приехал по совету и вызову адвоката Питкэрна: тому казалось, что судье Сайдахи будет труднее отказать в вызове свидетелю, уже прибывшему из столицы на процесс. Но если прежде господин Сайдахи проявил некоторое замешательство и подобно ученику, не подготовившему урока, прикинулся болящим, то теперь у него было достаточно времени. Как шутили в кулуарах журналисты, во время болезни его подготовили опытные репетиторы. Секретарь бодрым голосом зачитал решение судьи об отказе допустить свидетельские показания Чьюза по нижеследующим мотивам: во-первых, заявление Чьюза уже было опубликовано прессой, и потому его личное выступление не сможет внести в дело ничего нового; во-вторых, после прискорбного события в Светлых Грезах, где погибли и чертежи и изобретение Ундрича, нет никакой возможности установить, соответствует ли истине вышеупомянутое заявление, вследствие чего оно а не может быть принято судом во внимание; и. в-третьих, наконец, вышеупомянутое заявление не может иметь никакого отношения, к данному делу, поскольку найденные у Бейла при обыске чертежи воспроизводят секретное оборудование для производства изобретенной инженером Ундричем аппаратуры. Понятно, все это было изложено несколько посложнее, тем юридически цветистым языком, который людям, никогда не судившимся, подчас кажется ребусом: с тревогой и надеждой бьются они над страшной загадкой, стараясь понять, что же она им сулит - полное оправдание или пожизненное заключение. Все же из двух страниц судейского решения (к тому же в письменном виде оно было без повторений и заиканий) сразу же стало ясно главное: Бейла обвиняют в хищении чертежей не самого изобретения, а лишь какого-то подсобного оборудования для его производства. У журналистов перестало щекотать в носу, как у собаки, потерявшей след дичи, и в зале повеяло легким холодком разочарования. Адвокат Бейла Питкэрн сразу же оценил положение. - Ваша честь, - сказал он очень решительно, - защита указывает на явное несоответствие между вашим постановлением и обвинительным заключением. В обвинительном заключении сказано (часть такая-то, глава такая-то, пункт такой-то): обнаруженные у Бейла при обыске секретные чертежи воспроизводят изобретение инженера Ундрича, то есть самую аппаратуру, но не оборудование для ее производства, как указывает ваша честь... - Нет, несоо... несоо... ответствия... нет, - возразил судья. Обвинительный акт вообще... вот... именно... вообще... А я уточняю... понятно?.. Уточняю... Защите предоставят... да... чертежи... Все последующее, по меткому замечанию (опять-таки в кулуарах) корреспондента газеты "Горячие новости", стало похоже на диспут на соискание ученой степени доктора технических наук. И похоже было, что более всего домогался этого звания судья Сайдахи. Он вступал в спор даже с техническими экспертами, и там, где ему не хватало аргументов, все восполняла власть судьи. Представленные чертежи, именуемые на юридическом языке вещественными доказательствами, были рассмотрены обвиняемым Бейлом, адвокатами, прокурором, технической экспертизой и присяжными (среди которых только старшина имел представление о чертежах, правда, не в области производства прожекторов: на его фабрике изготовлялись дамские платья и шубки). Подсудимый Бейл заявил, что ни этих, ни других чертежей не похищал и нигде не скрывал. Он, Бейл, проработал около десятка лет токарем и фрезеровщиком на различных заводах и отлично знает, что станки, подобные изображенному на чертеже, открыто рекламируются в проспектах крупных фирм. После разоблачения так называемого изобретения Ундрича профессором Чьюзом ясно, что станки эти нужны были господину Прукстеру не для производства прожекторов Ундрича, а для модернизации своего завода: оборудование его довольно устарело. Вот для чего сумасшедший генерал выдал своему компаньону по бизнесу государственные субсидии. Судья Сайдахи пришел в ярость и лишил Бейла слова. Следующий день принес судье Сайдахи новую неприятность. Адвокат Питкэрн, встав с места и держа в руках толстый журнал в красочной обложке, просил о приобщении к делу проспекта машиностроительной фирмы... - Не относится... нет... - перебил судья. - Однако, ваша честь, здесь фото того самого станка, сокрытие чертежа которого вменяется в вину господину Бейлу... Эксперты могут установить.... - Не относится... экспертам нечего... нечего... - Позвольте, по крайней мере, огласить название фирмы... Кто хочет, убедится... - Не позволю... нет... Не рекламное бюро... нет... - Но надо же, ваша честь, установить истину... - Она установлена... вполне... установлена... На чертеже... гриф... вот именно: "строго секретно"... - Ваша честь, - возразил адвокат, - если на чертеже пылесоса поставить гриф "строго секретно", станет ли от этого пылесос атомной бомбой? - Оскорбление... оскорбление!.. - закричал судья. - Лишаю... Журналистские души ликовали: здесь, что ни слово, была пощечина судье. Журналисты довольно интересный народ: судят они вполне здраво и по-детски радуются, когда физиономии, подобные сайдаховской, получают оплеухи, но своими разумными мнениями и впечатлениями обмениваются только друг с другом, на долю же читателей оставляют те суждения, которые оплачиваются редакциями. Адвокат не успокоился. Он поинтересовался, не может ли он задать прокурору вопрос совсем по другому поводу. - Но предупреждаю... - вытянул палец судья. - Самый невинный вопрос, ваша честь, - успокоил адвокат. - Вот рабочие несколько дней держали Медианский завод в своих руках. Чем же объясняет господин прокурор, что, по его словам, Бейл взял чертеж станка? Не разумнее ли было взять чертеж прожектора Ундрича? - Своеобразное разделение труда, - ехидно улыбнулся прокурор, - в Медиане коммунистам дали инструкцию похитить чертежи станков, а в Светлых Грезах самого изобретения. - Протестую, ваша честь! - воскликнул адвокат. - Нигде никем не доказано, что в Светлых Грезах коммунисты похищали... - Протест принят... - важно сказал судья, - принят... Вот видите... господин Питкэрн... когда вы правы... я поддержу... всегда поддержу.. судья обязан... неправильности... вот именно... изгонять... правду... Тут судья закашлялся, так и не закончив своей реплики. Он снова посмотрел на ложу прессы: произвела ли впечатление его речь? Произвела: журналисты строчили в блокноты... - Благодарю, ваша честь, - адвокат поклонился судье. - Напоминаю однако, что господин прокурор не ответил. - Я думаю, помирю вас, господа... - все так же важно сказал судья, - да, помирю... Секретарь, огласите справку... огласите... Секретарь огласил: администрация Медианского прожекторного завода уведомляла суд, что чертежи прожектора Ундрича на заводе не были получены... - Вы удовлетворены... господин Питкэрн... удовлетворены? - спросил судья. - Вполне, ваша честь, - адвокат снова поклонился. - Теперь ясно: вся печать кричала о том, что коммунисты похитили в Медиане величайшее военное изобретение, а администрация завода и вы, ваша честь, молчали о том, что в Медиане не было даже чертежа этого изобретения! - Оскорбление... оскорбление... - загремел судья. - Полтора месяца!.. Перерыв!.. Перерыв!.. Так еще два дня шли прения и препирательства вокруг изобретения, чертежей которого, как оказалось, никто и никогда не видел. Но вот произнес громовую речь прокурор Айтчок. Он был великолепен и неумолим. Да, никто не видел таинственного изобретения Ундрича, что ж с того? Не видели потому, что коммунисты похитили. А Бейл помогал, похитив для Коммунистической державы чертеж секретного станка. Разве не для того Бейл захватил завод в Медиане, чтобы помочь вторжению коммунистических войск? Джона Джерарда прокурор тоже не щадил. Напрасно защитник упирает на то, что Джерард ранил полицейского только дробинками. - Да, полицейский уже здоров, мы счастливы приветствовать славного защитника нашей безопасности. Но разве в дробинках дело? Дело в принципе! Для чего щадить Джерарда? Чтобы коммунисты свободно, с нашего благословения, подстреливали полицейских из дробовиков, как куропаток? Нет, это не куропатки, это - наши гордые орлы, мы никому не позволим поднять на них руку! Джерард стрелял из дробовика только потому, что ничего покрепче под рукой не оказалось. Будь под рукой пулемет или пушка, он стрелял бы из пушки! Не поощряйте, господа присяжные, коммунистов, а то они начнут стрелять в нас из пушек!.. Прокурор Айтчок, когда воодушевлялся, был необыкновенно красноречив. Даже судья Сайдахи завидовал его красноречию, хотя в своем ни на секунду не сомневался. Правда, потом пришлось претерпеть и неприятные минуты, когда защитники подсудимых разгромили обвинение. Но прокурор свято верил в присяжных: хорошо подобраны молодцы! Некоторые из подсудимых отказались от последнего слова. Джерард пожелал говорить. - Вот тут прокурор называл меня исчадием ада. А я не исчадие, нет, я рабочий. И отец мой был рабочим. И дед. И в политику я не путался. Я только рабочий. Для семьи работал. Домик в рассрочку купил. Все в рассрочку покупал. Верил: жизнь в рассрочку покупаю. А выходит, смерть в рассрочку доставал. Потому что, если завод - так это священная собственность господина Прукстера, а если домик рабочего - так это уже не священная... Эх, вы!.. - повернувшись к судье, Джерард сказал это с таким презрением, что Сайдахи поспешил вмешаться. - Подсудимый, предупреждаю, - крикнул судья, - предупреждаю... лишу слова! - Лишить - это вы можете. Да мне с вами и говорить не о чем. Мне с понимающим человеком поговорить. - Джерард неожиданно повернулся к дальнему краю скамьи подсудимых, где сидел Том Бейл. - Том! Вот когда скажу тебе, при всех скажу, при всем народе: твоя правда! - Подсудимый, к суду... - снова закричал Сайдахи, - обращайтесь к суду!.. Не смейте!.. - А чего к вам обращаться? Разве вы понимаете? Надо, чтобы он не осудил. Джерард показал на Бейла. - Он мне суд, а не вы! - Лишаю... лишаю... - кричал Сайдахи. - Неуважение... оскорбление... Джерард с усмешкой посмотрел на судью, махнул рукой и сел. По залу прошло движение, когда слово было предоставлено Тому Бейлу. Он начал спокойно, даже тихо. Но и в зале стояла тишина. - Я не намерен защищаться... - говорил Бейл. - Оспаривать показания профессиональных доносчиков, провокаторов, шпиков... - Осторожней, подсудимый! - крикнул судья Сайдахи. - В выражениях... надо выбирать... Осторожней... Свидетелей... не оскорблять... суд... - Вы правы, ваша честь, - с невинным видом сказал Бейл, - надо так выбирать свидетелей, чтобы не оскорблять суд. Сайдахи дернулся в кресле, готовясь что-то крикнуть, но раздражение, видимо, не позволяло ему выговорить ни слова. С ним это иногда случалось тогда он делал нелепые движения, беззвучно раскрывал рот, глаза его выкатывались из орбит, и он чем-то напоминал мелкого хищника, подавившегося костью. Бейл, выждав секунду, все так же спокойно продолжал: - Успокойтесь, наша честь, обещаю: о шпиках больше ни слова. Вы правы, ваша честь. Шпики заслуживают не внимания, а молчаливого презрения... Нас обвиняют, - все тем же ровным голосом продолжал Бейл, - обвиняют в том, что мы подняли коммунистический мятеж, захватив священную собственность господина Прукстера. Нет, собственность Прукстера нам не нужна. Мы хотели лишь защититься от штрейкбрехеров. Если бы не воинственный генерал с танками... - Ближе к делу! - крикнул судья. - Конечно, господин прокурор, - Бейл повернулся к Айтчоку, - с вашей точки зрения, покушение на собственность Прукстера достойно тюрьмы. Но почему же вы не ограничились этим обвинением? Зачем подсунули этот комический чертеж? - Осторожнее... лишу... - крикнул судья. - Потому что вы пытаетесь обмануть рабочих, господин прокурор. Пытаетесь представить коммунистов изменниками. Но рабочие не так уж глупы, а вот ваши полицейские очень глупы, и я сочувствую вам, господин прокурор: беда иметь таких помощников. Нехитрую провокацию с чертежами и то не сумели обставить прилично! - Протестую, ваша честь, протестую... Оскорбление! Клевета! - Красный от негодования, прокурор Айтчок вскочил с места и, казалось, готов был броситься на Бейла. - Лишаю... лишаю... - задыхался судья. - Перерыв!.. Все смешалось и загудело. Публика устремилась к выходам. В этот момент к скамье подсудимых семенящими шажками торопливо подошел старик. В публике узнали его: те, что были еще в проходах, остановились, те, кто успел выйти в фойе, бросились обратно в зал; из уст в уста молниеносно пролетело: "Чьюз! Чьюз!". Вдруг стало тихо. - Друзья! - раздался старческий голос. - Дорогие друзья, борцы за правду, свободу, честь и счастье человека! Примите от старого ученого дань глубокой любви и уважения! Друзья!.. Чьюз протянул руку точно для рукопожатия. Но до скамьи было далеко и высоко. Подсудимые было поднялись, чтобы выходить, но теперь остановились. Том Бейл протянул руку к Чьюзу. Нет, далеко... Охрана торопила подсудимых: уходить, уходить... Поняв, что не дотянуться, Чьюз низко поклонился подсудимым. И те ответили таким же низким поклоном. В тот же момент где-то на хорах напряженную тишину разорвали аплодисменты, и молодой срывающийся голос крикнул: "Свободу подсудимым!" Судья Сайдахи не кричал, нет, он визжал: - Удалить! Удалить! Очистить зал! Всех! Всех!
* * *
Присяжные огорчили судью и прокурора. Они признали Тома Бейла виновным по всем пунктам, кроме обвинения в хищении и сокрытии секретных чертежей военного изобретения. Как ни тщательно был подобран состав присяжных, но обвинение так позорно провалилось в этом пункте, что господа присяжные не пожелали разделить с прокурором Айтчоком его позорную славу. А между тем этот пункт обвинения был дороже всего господам Сайдахи и Айтчоку, так как только он один позволял посадить Тома Бейла на электрический стул. Скрепя сердце судья приговорил Бейла лишь к десяти годам каторжной тюрьмы. Джерард получил восемь лет, остальные подсудимые - меньшие сроки. Не был забыт и адвокат: по совокупности "оскорблений суда" Питкэрн получил восемь месяцев тюрьмы.
Эпилог
Недостаточно сказать: "Я за мир!". Это - легко. Надо действовать, и каждый может действовать.
Фр. Жолио-Кюри
Иной раз далеко едешь в поезде, входят и выходят пассажиры, одни только промелькнут от остановки к остановке, с другими сдружишься в дороге, но вот поезд, замедляя ход, приближается к конечной станции и скоро со всеми распростишься, чтоб больше никогда не встречаться. Таков и роман... Было бы несправедливо, если бы мы не простились с героем, бурная деятельность которого оставила заметный след в истории Великании. Правда, сошел он не на остановке, а спрыгнул внезапно, на полном ходу поезда, и бесследно скрылся во мраке ночи. Ну что ж, у иных пассажиров могут быть весьма веские основания покинуть поезд именно таким способом. Итак, пассажир, который, фигурально выражаясь, спрыгнул на ходу с подножки вагона, в действительности поднялся по трапу на готовый к отплытию океанский пароход. Это был мужчина среднего роста, тщедушного сложения, с большой черной бородой, в темных очках. Пароход отвалил, предстояла добрая неделя однообразного пути по океану, а чернобородый не показывался на палубе, предпочитая отсиживаться в своей каюте. Даже обед и ужин приказал приносить к себе, пренебрегая оживленным и культурным обществом биржевых спекулянтов, их жен и дочерей, отправлявшихся за океан подивиться достопримечательностям Старого Света. Очевидно, это был нелюдим, чудак так решили капитан и обслуживающий персонал - и, конечно, богач! Таково уж свойство денег: сами не пахнут, но от человека далеко пахнет деньгами. Чудак скучал. Частенько раскладывал он на столике газету и, разгладив лист, перечитывал одни и те же строки, разглядывая напечатанный портрет. Это было лицо пожилого мужчины, бритое и ничем иным, пожалуй, не примечательное. Чудак перечитывал: "По достоверным сведениям, которыми располагает наша редакция, великий изобретатель Ундрич замучен похитившими его коммунистами, после того как он геройски отказался открыть им секрет своего изобретения..." Чернобородый читает, и на глаза его набегает предательская слеза. Да, в банки Старого Света переведено немало, но не об этом он мечтал!.. Он вспоминает далекие годы, когда еще совсем молодым инженером пришел работать к профессору Чьюзу. У молодого инженера была одна мечта: сделать большое открытие, добиться известности, прославить свое имя. Около Чьюза можно было поживиться. Но старик работал не в той области, которая сулила славу и золотые горы: кому нужно уничтожение микробов и болезней? И потихоньку от Чьюза он стал заниматься своими изысканиями. Надо было найти лучи, пригодные для военного дела! Чьюз поймал его и выбросил из лаборатории. Потом работа в секретной лаборатории Уайтхэча. Нет, этот был не то, что Чьюз, далеко ему до Чьюза Настоящим работником здесь был Грехэм, и скоро стало ясно, что и тут ничем не поживиться. Вот тогда-то он и вошел в соглашение с Реминдолом. Министр хотел что-нибудь "эффектно показать"! Что ж, он предложил ему фотоэлемент и зажигательный капсюль. Конечно, это было не то, совсем не то, хотелось бы добиться солидного изобретения, но где же его взять? Лучше что-нибудь, чем ничего! И разве можно было догадаться, что министр спятит и скоро выпрыгнет из окна? Будь Реминдол жив, он не дал бы его в обиду, а без него пришлось бежать, как преступнику. Впрочем, и за то спасибо: пожар в Светлых Грезах придуман неплохо, а деньги переведены. Так грустит "покойник" над своим некрологом: карьера великого ученого не удалась! Он ложится спать и из предосторожности не снимает бороды. Пароход переваливает через океан и входит в порт. "Покойник" спускается по трапу, садится в автомобиль и исчезает. Прощай, "великий изобретатель" - Флойд Ундрич! Вынырнешь ли ты снова на поверхность, где, с какой аферой, под чьим именем, или спокойно почиешь, если не на лаврах, то на "честно" заработанных капиталах? Все равно: свое ты свершил, имя твое останется в блистательной галерее героев большого бизнеса и большой аферы! И вот те же газеты, которые недавно посвящали прочувствованные некрологи Ундричу, льют слезы о другом "великом изобретателе". Вся страна была свидетелем торжественно-пышных похорон, которыми был почтен прах профессора Герберта Уайтхэча. Произнес речь сам президент. От господина Докпуллера прибыл его советник профессор Регуар, который передал искреннее сожаление господина Докпуллера и свое лично по поводу того, что не удалось вручить лауреату присужденной ему премии имени Докпуллера. Почетный знак этой премии несли на атласной подушке за гробом покойного. Итак, мир праху твоему, "великий изобретатель" Уайтхэч! И ты мечтал о славе великого ученого, о том, чтобы навсегда ярким именем войти в историю науки. Достиг ли ты этого? Газеты, на все лады восславляя очередное "чудо XX века", кричат, что Уайтхэч открыл новую эру. Но... Но господин Бурман думает иначе. Да и господин Докпуллер разочарован в ученом, которого он наградил премией своего имени. Дело в том, что на следующий же день после удара, сразившего Уайтхэча, Бурман и преемник Реминдола, военный министр Мактигл, вызвав к себе ближайших помощников Уайтхэча, с ужасом узнали, что новые "лучи смерти" способны убить только... мышь, крысу, кролика... Сколько он и Мактигл ни допытывались у помощника Уайтхэча, выходило, что ни в записях, ни в чертежах нет ничего, что бы сулило надежды на быстрое превращение лучей в оружие, смертельное для человека. Надо еще много искать, много работать... Словом, господин Бурман слышал все ту же присказку. Скандал, полный скандал! Но господин Бурман отлично понимал, что обо всем надо молчать. Разоблачение этого второго блефа после истории с Ундричем могло грозить роковым исходом на президентских выборах. И господин Бурман не только молчал, но посильно помогал той рекламе "лучей Уайтхэча", которую развернула пресса. В сущности, и похороны Уайтхэча были рекламой его изобретения... А что же третий изобретатель? Тот самый, который сделал настоящее изобретение, но которого не прославляли, а объявили изменником? Неужели господа Вундертон и Деневен простили то, что их пленника так ловко вырвали у них из рук? Нет, Билл Слайтс был прав, когда предостерег Чарльза Грехэма от поездки на демонстрацию лучей Уайтхэча. Грехэму грозила большая опасность. Деневен считал, что оскорбление, нанесенное ему лично и фирме Вундертон, может смыть лишь несчастный случай, который без особого шума уберет Грехэма. Но ученого спас тот факт, что он оборвал записи своего изобретения перед самой опасной стадией. Сверху был дан приказ оставить Грехэма в покое. Господин Бурман боялся новых скандалов накануне выборов. К тому же ученый еще может пригодиться... Билл Слайтс, конечно, не знал этого. При помощи отца и сына Чьюзов он настоял на своем: увез Грехэма в один из маленьких южных курортов - там безопаснее. Незадолго перед отъездом Эрнест Чьюз настоял, чтобы Слайтс раскрыл ему секрет освобождения Грехэма. - Да зачем тебе? Дело прошлое, - отнекивался Слайтс. Эрнест не уступал. Слайтс показал номера с сенсацией "Голубого Льва". - Сохраняю на память, - сказал он. - Читал? Эрнест с удивлением рассматривал знакомые номера газет. Конечно, он читал, но ему и в голову не пришло, что это имеет отношение к Грехэму. Слайтс рассказал о закулисной стороне дела. - Не обижайся, Эрни, - закончил он, - я думал, незачем тебя вмешивать... Эрнест ничего не сказал... Лишь укоризненно покачал головой... Но Слайтс понял: друг его не упрекает... А как господин Докпуллер? Жив? Все-таки девяносто шесть лет! Старик здоров. Он очень заботится о своем здоровье. Каждый год поздней осенью изумительная яхта, шедевр кораблестроения, уносит некоронованного "короля королей" республики на отдых в его южную резиденцию. Здесь отдыхает он вдали от дел, опасных холодов, туманов и губительных микробов гриппа, целиком доверив бразды правления обширной империи своему премьеру, господину Ферну. И теперь, накануне отъезда, как всегда, состоялась прощальная интимно-деловая беседа монарха и премьера. Господин Докпуллер в этот традиционный вечер даже изменял своему немногословию, так как требовал, чтобы было высказано все: во время отдыха никто не смел беспокоить его делами. Аудиенция открывалась ровно в десять вечера и заканчивалась в одиннадцать: в это время старик, подчинявшийся только врачам, отходил ко сну. За этот драгоценный час решались проблемы докпуллеровской империи, а заодно и всей вселенной. В этом году особенностью традиционной аудиенции было то, что происходила она как раз накануне дня, когда должны были определиться результаты президентских выборов. Естественно, речь зашла и о них. Господин Ферн напомнил, что к полуночи станет известно, кто победил. Он надеялся, что господин Докпуллер изменит своему обыкновению хотя бы в этот день и подождет результатов выборов. Но господин Докпуллер холодно посмотрел на советника, и тот, умея понимать властителя без слов, понял, что такая мысль, как выборы президента, не должна мешать сну господина Докпуллера. - Конечно, - поспешно сказал Ферн, - я сообщу вам завтра утром, перед отъездом. Взгляд, который бросил Докпуллер на своего советника, был еще холоднее: ведь Ферн предлагал завтра, во время "отпуска" господина Докпуллера, говорить о делах! Какая бестактность! Всю глубину своего промаха советник понял, когда Докпуллер сказал: - Результат выборов... Неужели, Ферн, вас это на самом деле интересует? Помолчав, господин Докпуллер добавил: - Вот если бы он... И Ферн понял, что господин Докпуллер все еще тоскует о Реминдоле. Так как это была последняя беседа, Ферн решился пойти далее обычного. - А не думаете ли вы, господин Докпуллер, что это была бы... - Ферн не закончил фразы. Не то чтобы он боялся высказаться до конца, - нет, он знал, что господин Докпуллер уже понял и, если пожелает, продолжит беседу, а не пожелает - значит, она не нужна. Господин Докпуллер пожелал. - Авантюра? - сказал он. - Надеюсь, Ферн, вы не боитесь страшных слов? Господин Ферн сделал невольный жест, как бы защищаясь от незаслуженного подозрения. - Я так и думал, - удовлетворенно заметил Докпуллер. - Редко, очень редко, Ферн, но бывает: история зазевается. Кто поймет, может погнать ее, куда захочет, и не будет авантюристом... - Заметив, что на этот раз советник не вполне понял его, Докпуллер усмехнулся и, помолчав, добавил: - Был момент, Ферн, короткий, но был... Мы располагали немногими атомными бомбами, зато у них - ни одной. Надо было пугать не словами. - Бомбой? - спросил Ферн. - Сбросить? - Да, - сказал Докпуллер. - Ни у кого не оказалось решимости Реминдола. Упущенного не вернешь! Господин Докпуллер замолчал: впал в мрачную задумчивость. Настольные часы (уникум: миниатюрный готический собор из золота) мелодично прозвенели одиннадцать. Бесшумно отворились тяжелые половинки дверей. Два лакея вкатили плетеное кресло на колесиках. Господину Докпуллеру помогли пересесть. На прощанье он кивнул советнику. Лакеи увезли живое божество. Прощайте, господин Докпуллер! На юге сейчас и Грехэм. С ним Слайтс. Он забросил свои адвокатские дела. Проживает он с Грехэмом в небольшом курортном городке. Это два отдыхающих друга, снявших небольшой домик недалеко от моря и живущих вместе. Часто их можно видеть у моря. Они либо бродят по берегу, либо, усевшись рядышком на большом камне, часами глядят в бесконечный простор моря, то безмятежно спокойный, то бурно волнующийся. Удивительно, как сошлись характерами эти два как будто бы таких разных человека. Вначале Грехэму нравилась эта идиллическая жизнь: нервы требовали отдыха. Но чем дальше, тем молчаливее и мрачней он становился. Наконец он заявил Биллу, что довольно сибаритствовать, пора возвращаться к делам. Между друзьями стали возникать размолвки и перебранки, снова кричал Билл, снова доставалось от него всем донкихотам. И вот однажды, развернув купленную газету. Грехэм сказал Слайтсу, показывая на объявление: "Еду сюда". Это было извещение об открывающемся в столице конгрессе сторонников мира. Последовала горячая перепалка, и дело кончилось тем, что Билл уехал вместе с Грехэмом.
* * *
На конгресс сторонников мира съехались делегаты со всех концов страны. Появление Грехэма было встречено овациями. Старый Чьюз радостно пожимал ему руку. Когда начались выборы президента конгресса, сразу же выяснилось, что все сошлись на кандидатуре профессора Эдварда Чьюза. Выступая с приветствием вновь избранному председателю, инженер Райч сказал: - Мы, молодые ученые, приветствуем вас, профессор Эдвард Чьюз, самого молодого среди нас! Да, вы самый молодой, потому что вы олицетворяете молодость грядущей, истинной науки, которая призвана служить человечеству, а не уничтожать его! Старый ученый, смущенный, растроганный, стоял перед залом, гремевшим аплодисментами. - Друзья, - говорил Чьюз, - сейчас есть только один вопрос, только одна проблема: сумеем ли мы защитить мир или уступим войне? Эта проблема одновременно и политическая и научная: защищая мир, мы защищаем науку; защищая науку, мы защищаем мир! Чьюз оглядел зал: понимают ли его, чувствуют ли эту ответственность? Он не видит лиц, но ощущает идущую навстречу теплую ответную волну... И, собрав все свои силы, преодолевая подступающее к старому сердцу волнение, он обращается к этим тысячам родственных сердец со страстными словами призыва: - Друзья! Зачем наши научные достижения, зачем сама наша жизнь, если в этот момент смертельной опасности мы не сумеем открыть народу глаза?! Мы должны! Должны! Никогда перед мыслящими людьми не стояло более трудной, ответственной и почетной задачи! Будем же достойны имени человека: спасем мир!
1950-1955