УБИК является в этой стране пивом
номер один. Производится
только в Кливленде.
Элла Ранситер лежала в своем стеклянном гробу, окруженная холодным туманом; глаза ее были закрыты, а руки раз и навсегда подняты к лишенному выражения лицу. В последний раз Ранситер видел ее три года назад, и, конечно, за это время она ничуть не изменилась. Теперь с ней уже не могли произойти никакие изменении во всяком случае, если говорить о внешнем виде. Но с каждым разом, когда ее вновь возвращали в состояние полужизни, активируя хотя бы ненадолго деятельность мозга. Элла приближалась к свое окончательной смерти. Постепенно уменьшался период времена в течение которого она еще могла жить.
Осознание этого факта было причиной, по которой он не оживлял ее чаще. Он убеждал себя, что каждое оживление толкает ее в могилу, что это, в сущности, грех против нее. В памяти его затерлись ее собственные желания, выраженные еще перед кончиной и во время первых встреч в период ее полужизни. Так или иначе, он был вчетверо старше ее и должен был смотреть на эти вещи более рассудочно. Чего она хотела? Ни много, ни мало — функционировать на равных с ним правах как совладелица Корпорации Ранситера. Хорошо, он выполнял ее желание. Например, сейчас. А также шесть или семь раз в прошлом. Он консультировался с ней каждый раз, когда фирма оказывалась на грани кризиса. Так же поступи он и сейчас.
— Чтобы черти взяли эту трубку, — раздраженно буркнул прижимая к уху пластиковый кружок. — И этот микрофон; все, что затрудняет естественное общение. — Он нетерпеливо крутился неудобном стуле, который подвинул ему Фогельзанг или как его там звали, и следил за постепенным возвращением жены в сознание, желая, чтобы она поторопилась. И вдруг он в панике подумал: а вдруг это ей вообще не удастся, может, ее силы уже исчерпаны, а они ничего ему не сказали? Или же сами еще не подозревают об этом? Может, нужно вызвать сюда этого типа, Фогельзанга, и потребовать объяснений? Может, совершена какая-то страшная ошибка?
Элла была очень красива: у нее была светлая кожа, глаза же, когда она еще открывала их, были быстрые и ярко-голубые. Никогда больше это не повторится; можно говорить с ней и слышать ее голос, можно обсуждать с ней разные вопросы, но никогда уже она не откроет глаз и не шевельнет губами. Не улыбнется при виде его, не заплачет, прощаясь. “Окупается ли это? — спросил он себя. — Лучше ли эта система, чем прежняя, когда от кипучей жизни человек переходил к гробовому покою? В некотором смысле, я по-прежнему с нею рядом, — пришел он к выводу. — Приходится выбирать: либо это, либо ничего”.
В трубке медленно и нечетко зазвучали какие-то слова, какие-то туманные, ничего не значащие мысли, фрагменты таинственного сна, в который была погружена Элла. “Что может чувствовать человек в состоянии полужизни?” — подумал он. На основании рассказов Эллы он никогда не мог полностью понять этого. Нельзя было передать чувства, какие испытываешь в этом состоянии, объяснить саму суть. Когда-то она сказала: “На человека перестает действовать земное притяжение, начинаешь все отчетливее плыть, подниматься. Думаю, — говорила она, — когда кончается период полужизни, человек выплывает за пределы Системы, к звездам”. Но и она не знала наверняка, а только предполагала. Однако она не казалась от этого несчастной, и он был доволен.
— Привет, Элла, — он не знал, как начать разговор.
— О! — послышалось в ответ, и ему показалось, что она удивлена. Разумеется, лицо ее при этом было неподвижно. Он отвернулся. — Как поживаешь, Глен? — она говорила, как удивленный ребенок: визит был для нее неожиданным, ошеломляющим событием. — Что… — она заколебалась. — Сколько прошло времени?
— Два года, — ответил он.
— Скажи, что слышно?
— А, дьявол, — начал он, — все расползается, все предприятие. Поэтому я и пришел: ты хотела участвовать в принятии всех решений о новых методах действий. И бог свидетель, именно сейчас мы должны выработать новые методы или, по крайней мере, реорганизовать нашу систему.
— Я видела сон, — сказала Элла. — Я видела затуманенный красный огонек; он был ужасен, но, все равно, я двигалась к нему и никак не могла остановиться.
— Да, — кивнул Ранситер, — об этом говорит Тибетская книга мертвых. Ты вспоминаешь ее, врачи посоветовали тебе читать ее, когда… — он заколебался, но все же закончил: — когда ты умирала.
— Затуманенный красный огонек — это плохо, правда? — спросила Элла.
— Да, и нужно его избегать. — Он откашлялся. — Слушай, Элла, у нас неприятности. Есть у тебя силы выслушать меня? Мне не хотелось бы тебя переутомлять. Если ты устала или хочешь поговорить о другом, скажи.
— Это так необычно. Мне кажется, что после нашего последнего разговора я все время смотрела сны. Это правда, что прошло два года? Знаешь, что мне кажется, Глен? Что все другие люди, которые меня окружают, что все мы все крепче объединяемся. Много моих снов вовсе не касаются меня самой. Иногда я бываю мужчиной или маленьким мальчиком, иногда старой женщиной, страдающей варикозом… оказываюсь в местах, которые никогда не видела, и делаю разные бессмысленные вещи.
— Ну что ж, это объясняют тем, что ты направляешься к новому лону, из которого должна родиться. А затуманенный красный огонек означает плохое лоно — к нему идти нельзя. Вероятно, ты предвидишь свою будущую жизнь, или как там это называется. — Он чувствовал себя глупо, говоря это: у него не было решительно никаких религиозных убеждений. Но явление полужизни было реальным фактом — и этот факт превратил всех в теологов. — Ну так вот, — сказал он, меняя тему, — послушай, что случилось и почему я беспокою тебя. С.Дойл Мелипон исчез из поля зрения.
На мгновенье воцарилась тишина, потом Элла рассмеялась.
— Кто или что этот С.Дойл Мелипон? Я не верю, чтобы нечто подобное существовало.
Так хорошо знакомый, необыкновенно теплый ее смех заставил его содрогнуться. Он уже лет десять не слышал смеха Эллы.
— Может, ты забыла, — сказал он.
— Нет, не забыла, — ответила она. — Я не смогла бы забыть такое, что называется С.Дойл Мелипон. Это что-то вроде гнома?
— Это главный телепат Реймонда Холлиса. Уже полтора года, то есть с момента, когда Дж. Дж. Эшвуд впервые обнаружил его, по крайней мере, один из наших инерциалов всегда держался рядом с ним. Мы никогда не теряли Мелипона из виду, мы просто не могли позволить себе этого. При необходимости он может создать поле пси в два раза сильнее, чем любой другой работник Холлиса. К тому же, Мелипон всего один из многих людей Холлиса, которые исчезли — во всяком случае, для нас. Ни одна из предохранительных организаций, принадлежащих к Объединению, ничего об этом не знает. И тогда я подумал: черт побери, пойду и спрошу Эллу, что, собственно, делается, и как мы должны поступить. Точно так, как ты написала в завещании, помнишь?
— Помню. — Ему показалось, что она говорит издалека. — Дайте, больше реклам по телевидению. Предупредите людей. Скажите им… — голос ее постепенно затихал.
— Тебе скучно, — хмуро заметил Ранситер.
— Нет. Я… — она заколебалась, и он почувствовал, что она снова удаляется. — Все эти люди телепаты? — спросила она, чуть помолчав.
— В основном, телепаты и ясновидцы. Я знаю, что их наверняка нет нигде на поверхности Земли. У нас есть дюжина инерциалов, которые неактивны и не имеют занятий, потому что нигде нет людей со способностями пси, которых они должны бы нейтрализовать, и, что беспокоит меня гораздо больше, спрос на инерциалов уменьшился. Да и чего еще можно ожидать, когда исчезло так много пси. Однако я знаю, что они все вместе работают над каким-то одним делом — то есть, я так полагаю. Собственно, я уверен, что кто-то занял всю эту группу, но только Холлис знает, кто это и где все они находятся. И вообще, в чем тут дело. — Он замолчал. Как могла Элла помочь ему решить эту загадку? Запертая в своем гробу, отделенная от мира низкими температурами, она знала только то, что он ей говорил. И все же он всегда верил ее рассудку, той особой, характерной для женщин его разновидности: это была мудрость, основанная не на знании или опыте, а на чем-то врожденном. При ее жизни ему не удалось это углубить, и, наверняка, не было шансов сделать это сейчас, когда она лежала замороженная к неподвижная. Другие женщины, которых он знал после ее смерти — а их было довольно много — имели это в незначительной степени: может, только какой-то след, указывающий на большие потенциальные возможности, которые, однако, так никогда у них и не проявились.
— Скажи мне. — попросила Элла, — что за человек этот Мелипон?
— Чудак.
— Работает ради денег или по убеждению? Когда они начинают говорить о мистике пси, о чувстве цели и космической идентификации — это всегда вызывает у меня подозрения. Так было с этим ужасным Сараписом, помнишь его?
— Сараписа уже нет в живых. Полагают, что Холлис прикончил его за то, что тот пробовал втайне от него организовать собственное дело и стать его конкурентом. Один из ясновидцев Холлиса предупредил его об этом. Мелипон, — продолжат он, — гораздо опаснее для нас, чем Сарапис. Когда он в хорошей форме, нужны три инерциала, чтобы нейтрализовать его поле. При этом мы получаем, точнее, получали, такой же гонорар, как при использовании одного инерциала. Объединение ввело свой ценник, которого мы тоже должны придерживаться. — С каждым годом он все хуже относился к Объединению. Это уже стало у него манией: он считал, что оно не приносит никакой выгоды и слишком многого требует. А также слишком уверено в себе. — Насколько нам известно, мотив поступков Мелипона — деньги. Это тебя устраивает? Ты считаешь это менее опасным? — Ответа не было. — Элла! — воскликнул он. Тиши-га. Он нервно заговорил: — Алло, Элла, ты меня слышишь? Что случилось?
Последовала пауза, потом до его правого уха дошла материализованная мысль:
— Меня зовут Джори.
Это не была мысль его жены: у нее был другой элан, она была живее и при этом менее собранна.
— Прошу отключиться, — сказал Ранситер, охваченный внезапным страхом. — Я разговаривал со своей женой Эллой. Откуда вы здесь взялись?
— Меня зовут Джори, — пришла следующая мысль, — и никто со мной не разговаривает. Я подключусь к вам на минутку, если вы ничего не имеете против. Кто вы такой?
— Я хочу говорить со своей женой, миссис Эллой Ранситер, — пробормотал Глен. — Я заплатил за разговор и хочу говорить с ней, а не с вами.
— Я знаю миссис Ранситер, — на этот раз мысли зазвучали в его ухе гораздо сильнее. — Она разговаривает со мной, но это не то, что разговаривать с кем-то вроде вас, с человеком снаружи. Миссис Ранситер находится здесь вместе с нами, но она знает не больше нас. Скажите, какой сейчас год? Уже послали тот большой корабль на Проксиму? Это меня очень интересует; может, вы сможете мне на это ответить. А я, если хотите, повторю это миссис Ранситер. Согласны?
Ранситер вырвал телефон из уха, торопливо положил микрофон и все другие приспособления, вышел из душной комнаты и пошел среди замороженных гробов, стоящих аккуратными рядами. Работники моритория то и дело преграждали ему дорогу, но поспешно отходили в сторону, когда он приближался большими шагами, оглядываясь в поисках владельца.
— Что-то случилось, мистер Ранситер? — спросил фон Фогельзанг, заметив, что клиент направляется к нему. — Чем могу служить?
— Со мной говорит кто-то другой вместо Эллы. — Ранситер остановился, тяжело дыша. — Черт бы побрал вас, господа, и ваши подозрительные способы ведения дел. Такие вещи не должны происходить. Что это вообще значит? — Теперь он шел за владельцем моритория, который спешил к комнате А2. — Если бы я так руководил своей фирмой…
— Эта особа представилась?
— Да, он сказал, что его зовут Джори.
— Это Джори Мюллер, — сказал фон Фогельзанг, явно обеспокоенный. — Кажется, в холодильнике он стоит рядом с вашей женой.
— Но я же вижу, что это Элла!
— При долгом нахождении рядом, — объяснил фон Фогельзанг, — начинается взаимный осмос, проникание разумов полуживых. Активность разума Джори исключительно высока, у вашей же жены — довольно низка. Поэтому началось перетекание протофазонов, к сожалению, только в одну сторону.
— Вы можете это исправить? — хрипло спросил Ранситер. — Уберите его из разума моей жены. Это ваша обязанность.