— Раз уж вы вызвали меня сюда, думаю, сможете сделать это еще раз. Таким же способом. — Она отдалялась от него, уходя в тень, падавшую от стены дома.
— Что такое “Убик”? — спросил он, желая, чтобы она осталась подольше.
— Баллон “Убика”, — ответила она, — это переносной отрицательный ионизатор, снабженный собственной системой высокого напряжения и малой интенсивности, работающий от гелиевой батареи с пиковым напряжением 25 киловольт. Ускорительная камера придает отрицательным ионам вращательное движение против часовой стрелки, в результате чего они обладают центробежной силой и не разлетаются, а держатся вместе. Отрицательное поле ионов уменьшает скорость находящихся обычно в воздухе антипротофазонов. Как только их скорость снизится, они перестают быть антипротофазонами и, согласно закону равновесия, не могут более соединяться с протофазонами, излучаемыми людьми, замороженными в холодильнике, то есть находящимися в состоянии полужизни. Конечный результат заключается в том, что увеличивается количество ненейтрализованных протофазонов, а это означает возрастание энергии поля прото-фазонной активности. В результате у данного человека, находящегося в состоянии полужизни, происходит увеличение энергии, и он в некоторой степени перестает замечать низкую температуру холодильника. Теперь вы понимаете, почему формы “Убика”, прошедшие регрессивный процесс, не могли…
— Ни к чему говорить “отрицательные ионы”, — задумчиво заметил Джо. — Все ионы отрицательные.
— Может, мы еще когда-нибудь встретимся, — сказала девушка, снова удаляясь от него. — Мне было приятно доставить вам этот баллончик; может, в следующий раз…
— Мы могли бы вместе пообедать, — закончил за нее Джо.
— Я заранее благодарю вас.
— Кто изобрел “Убик”? — спросил он.
— Группа людей, находящихся в состоянии полужизни, которым угрожал Джори. Но прежде всего — Элла Ранситер. Вместе с ними она работала над этим долгое время. Несмотря на это, до сих пор он доступен только в небольших количествах. — Она все больше отдалялась от него, пока не исчезла совсем.
— В “Матадоре”, — крикнул ей вслед Джо. — Похоже, Джори создал там отличный ресторан. Или, точнее, вернул его к подходящему моменту. Я сам не знаю, в чем это заключается. — Он прислушался, но девушка ничего не ответила.
Осторожно неся баллон с “Убиком”, Джо Чип направился к оживленной улице, стараясь поймать такси. Подойдя к фонарям, он поднял баллон и прочел слова, напечатанные на этикетке:
КАЖЕТСЯ, ЕЕ ЗОВУТ МИРА КАНИ. НА ОБОРОТЕ БАЛЛО НА ТЫ НАЙДЕШЬ ЕЕ АДРЕС И ТЕЛЕФОН.
— Спасибо, — сказал Джо.
“Нам помогают духи, — подумал он, — которые умеют говорить и писать. Из всех них я больше всего благодарен Глену Ранситеру. Особенно ему. Ведь это он автор инструкций, этикеток и писем. Весьма ценных писем”.
Он поднял руку, чтобы остановить такси, и “грехем” 1936 года остановился перед ним с гневным клекотом.
Я — “УБИК”. Я был раньше, чем
возник мир. Я создал звезды, миры,
живых существ и места их обитания.
Они идут туда, куда я скажу, делают
то, что я пожелаю. Я — солнце,
и никогда не произносится мое имя,
имя, которого никто не знает. Меня
называют “УБИК”, но это не мое имя.
Я есть, и я буду всегда.
Глен Ранситер безуспешно искал владельца моритория.
— Вы действительно не знаете, где он? — спросил он у мисс Бисон, секретарши фон Фогельзанга. — Я должен еще раз поговорить с Эллой, это очень важно.
— Я прикажу ее привезти, — сказала мисс Бисон. — Вы можете воспользоваться комнатой 4В. Подождите гам, мистер Ранситер, а я немедленно доставлю вам вашу жену. Чувствуйте себя как дома.
Ранситер нашел комнату 4В и принялся беспокойно расхаживать по ней. Наконец появился служащий моритория; на ручной тележке он вез гроб Эллы.
— Простите, что заставил вас ждать, — сказал он Ранситеру и немедленно приступил к монтажу электронных устройств, позволяющих установить связь.
Вскоре работа была закончена. Служащий еще раз проверил все, довольно кивнул головой и направился к дверям.
— Это вам, — сказал Ранситер, вручая ему несколько пятидесятицентовых монет, которые собрал в своих многочисленных карманах.
— Спасибо, мистер Ранситер, — сказал служащий моритория. Он взглянул на монеты и вдруг нахмурился: — Что это за деньги? — спросил он.
Ранситер долго разглядывал монеты. Он сразу понял, что имел в виду техник: деньги явно отличались от монет, бывших в обращении. “Чей это профиль? — задал он себе вопрос. — Кто изображен на всех этих монетах? Наверняка это не тот портрет, который должен быть на монетах. И все же человек этот не чужой для меня. Я его знаю”.
И вдруг он узнал этого человека.
“Интересно, что это значит? — спросил он сам себя. — Это самая странная вещь, которую я когда-либо видел. Большинство событий рано или поздно можно объяснить. Но как объяснить портрет Джо Чипа на пятидесятицентовике?”
Это были первые в его жизни деньги Джо Чипа. И, странное дело, предчувствие говорило ему, что если он осмотрит свои карманы и бумажник, то найдет их гораздо больше.
Но это было только начало.
Франсуа де Мирамар поднялся с места. Его преждевременно сгорбившаяся фигура отчетливо выделялась среди бенгальских роз и сверкающего хрусталя. Боковой свет, падающий из высоких окон, окаймлял его седые волосы серебряным сиянием.
Смех и говор сразу умолкли. Наклоняясь к маленьким девочкам и мальчику, только что приведенным к десерту, госпожа Андело, оделяя их конфетами, ласково заставляла их притихнуть.
Но де Мирамар не решался заговорить. Его взгляд по очереди останавливался на каждом из его внимательных слушателей: на жене, которая ему улыбалась, на его обеих дочерях, на сыне Губерте, на его брате — докторе Шарле-Анри де Мирамаре, на молодом враче Жане Лавореле, на Максе Денвилле — женихе Евы.
— Макс!.. Ева!.. Дорогие мои дети!..
Он сделал паузу и начал снова, с большой торжественностью:
— Заканчивая этот обручальный обед, я хотел бы сказать…
При виде белокурой головки дочери рядом с темной головой Макса, странное волнение невидимой рукой сдавило его горло. Как могло случиться, что здесь, в тесном кругу своей семьи, он, мастер слова, привыкший к почтительной аудитории Сорбонны и к капризным слушателям светских салонов, стоял с влажными глазами, блуждая слегка дрожащими руками по скатерти и не будучи в состоянии произнести ни звука? Его бледное, усталое лицо, сохранившее, несмотря на седые баки, свою юность, казалось застывшим. Он уловил разочарованный взгляд жены, приготовившейся ободрять жестом каждую его фразу. И, отказавшись от приготовленной речи, он закончил сдавленным голосом:
— Пью за здоровье Макса и Евы. Да будут они счастливы!
Все поднялись с мест. Кругом, раздавались лишь звон бокалов и поздравления.
— Я боюсь, что Франсуа очень устает, — шепнула госпожа де Мирамар на ухо своему деверю, знаменитому врачу-психиатру, на прием к которому ездил весь Париж.
Он взглянул на нее. Из-под рыжеватых волос глядело гладкое, слегка оплывшее лицо, сбросившее на этот раз обычную маску улыбающегося спокойствия.
— Переутомление… — пробормотал Шарль-Анри. — Ему следовало бы немного отдохнуть.