- Уже около полуночи.
- Ну и что? Л днем когда же ходить? Днем марши и ботт...
Нужно было б сходить сразу, после ужшта. Да уж ладно, и китайцы вряд ли спят, до сна ли? Так пойдешь со мной?
- Сейчас? Ты серьезно?
- Вполне: прихватим переводчика, парторга Симоненко...
- А если в деревне, японцы?
- Пленим! Прихватим с собой пяток автоматчиков. Побеседуем, побудем так часик - и восвояси. Малость недоспим - так что ж, на воине недосып нормальное явление... Идешь?
- Иду. - сказал я. в дуто сомневаясь: нужны ли эти полуночные беседы? Но замполита не оставлю, мало ли что может произойти в деревне.
- Поднимай автоматчиков! - сказал Трушин и пружинисто вскочил на ноги.
Симоненко, Свиридов, Логачесв, Кулагин, Погосяп и Рахматуллаев. конечно, ужо иодхрапывалп, но. разбуженные, сноровисто стали собираться. Миша Драчев упросил взять и его: во-первых, ординарцу положено быть при командире роты, во-вторых, кто ж упустит шанс поглазеть на чужую жизнь? А сон - отоспимся на том свете!
Но старшина-переводчик из осевших на Дальнем Востоке китайцев, за которым зашли в штабную палатку, заартачился: зачем и отчего, да кому это нужно, да ночью спят - и зевал, клацая клыками. Он и потом клацал, когда группа во главе с Трушиным, отзываясь на оклики часовых, выбралась на оленью тропу. Посвечивая фонариками, мы спустились скалистым выступом, по кустарниковому гребню поднялись на относительно ровную площадку и в конце ее уперлись в земляной вал. Мы уже знали:
в Маньчжурии деревни и города обнесены подобными валамистенами - пониже ли, повыше ли. Этот вал был метров двух, можно запросто перемахнуть, по Трушин сказал:
- Найти ворота! Мы ж не воры, чтобы проникать с черного хода.
Нашли ворота, раскрыли, вошли в деревню. Собаки, учуяв пас, залаяли еще остервепелей, по на темной, грязной улочке пх не было. И пи единой человеческой души. Во двориках вкусно пахло горелым кизяком и кое-где блеяли овцы. Глинобитные фанзы, очертаниями напоминавшие монгольские пли бурятские юрты, выступали неясно из мглы; пи огонька.
- Спят? - озадаченно спросил Трушин. - Что ж, будить?
- Не спят, - сказал я. - Просто не зажигают света.
- Старшина, - сказал Трушин, - пу-ка ткнись в эту фанзу...
Переводчик перешагнул лужицу перед фанзой, сдвинул соломенную циновку, прикрывавшую вход, что-то произнес по-китакскп. Из фанзы ответили. Переводчик сказал:
- Зайдем!
Я вошел за Трушиным, за мной автоматчики. В фанзе стало тесно. На полу тлел костерок, в его мигающих отблесках мы увидели семью: хозяина, хозяйку, полдюжины китайчат, забившихся в угол. На взрослых была какая-то рвань, китайчата были голые и тощие-тощие. Тяжело пахло дымом, потом, прелью.
Хозяева низко, раболепно кланялись, китайчата зверьками выглядывали из темноты. Переводчик, долго, старательно подбирая слова, говорил, и, пока он говорил, хозяева кланялись все ниже и ниже, доставая пол.
- Это отставить, - сказал Трунит. - Ты им переведи: русские китайцам друзья, поэтому не надо так кланяться... Пусть сядут!
И свет пусть вздуют! Лампу ли, свечку...
- Ни лампы, пи свечки нету, товарищ гвардии старший лейтенант. Пламя костра - вот и все электричество.
- М-да... Ну, пусть сядут.
- Они говорят, что по могут сидеть в присутствии русских начальников. Японцы никогда не позволяли этого...
- Переведи: пусть забудут про японские порядки. Теперь порядки будут другие, японскому игу конец, они свободные люди.
Выслушав старшину, хозяева подошли к глиняному кану и присели на краешек. Здесь костерок освещал их лучше. Китаец был изможден, сутул, стрижен наголо, виски седые, на ногах - рваные матерчатые тапочки. Такие же тапочки были и на маленьких, изуродованных, как культи, ножках китаянки, - нам известно было, что маленькая, уродливая ножка здесь признак красоты и девочкам еще в детстве забинтовывают йоги, не дают расти; полуседые волосы китаянки были гладки и редки, просвечивал череп, странно было видеть полулысую женщину. Сколько же ей лет? Ответили: ему сорок, ей тридцать пять. А похожи на стариков.
Глиняный пол, глиняный кап, прикрытый соломенными циновками, никакой утвари, кроме глиняных же кувшинов и мисок, вместо трубы в верху фанзы дыра, окошко заклеено рисовой бумагой.
- Извиняются, что печем угостить, - сказал переводчик. - Японцы дочиста обобрали.
- Да они без японцев нищие, - сказал парторг Симопенко. - Советская власть им надобна! Тогда заживут как люди!
- Слушай, Микола, - строго сказал Трушин. - В беседах с местным населением не вздумай устанавливать здесь Советскую власть. Наш принцип невмешательство во внутренние дела.
Сами разберутся, какую власть выбрать.
- Советскую выберут!
- Надеюсь... Но в беседах надо делать упор на освободительную миссию Красной Армии.
Я увидел, как солдаты потрошат свои вещмешки: достают хлеб, сахар, вручают хозяевам. Те - ладонь к ладони, руки к груди - кланяются, как заведенные. Сержант Спмонеико:
- Нехай пацаны сахар спробуют, небось за всю жизнь пе спробовалп...
- Вот что, - сказал Трушин. - Деревню не соберем, а соседей можно. Переведи, старшина: пускай кликнет соседей сюда...
- Слушаюсь, товарищ гвардии старший лейтенант! - И зевок во всю пасть.
Китайцы - один мужчины - - явились тут же, будто стояли за стенкой. Трушин рассадил их на пол, на кап, откашлялся:
- Переводи. Однако не части...
А я с автоматчиками выбрался на волю, посмотреть, что и как.
Японцев в деревне нет, да мало ли что? А если нагрянут с гор?
В темноте шумела чумиза, горбатился вал, окружавший деревню, как тюрьму, по-прежнему брихали собаки. Под сапогами чмокала грязь.
Минут сорок спустя из фанзы вышли Трушин и Симопенко, сопровождаемые галдящими китайцами. Трушин, довольный, скалал:
- Разбудил в них общественный темперамент, вопросами засыпали... Но главное - рады, что японское рабство сброшено...
Китайцы проводили нас до ворот, остались у вала, махая соломенными шляпами и крича:
- Шанго.! Шапго! [Хорошо! Хорошо! (кит.)]
- Ребятки, - сказал Симоненко с важностью, - до расположения два ли!