- Следовательно, здесь - вредительство! - твердо отвечает полковник Маринов. - Здесь поработал враг!
Начальник Особого отдела подходит к Маринову, берет под руку, медленно отводит в сторону.
- И я так думаю, - говорит он полковнику. - Пришлось крепко поволноваться за вас, Илья Григорьевич, выдержать настоящий бой. У нас нашлись люди, которым показалось, что нужны самые решительные и жесткие меры. И жертвы, мол, налицо, и состав преступления. Хотели привлечь к ответственности капитана Гольца и вас, полковник. А вы знаете- живем по законам военного времени. Но я давно убедился в важности вашей работы, великой важности операции... в городе орудует враг. Третьего дня в центре заводского района мы нашли два трупа рабочих ночной смены. У одного перерезано горло, другому вонзили нож в спину. Выяснили, что у них исчезли все документы: паспорта, удостоверения, ночные пропуска, карточки... И эта хитро задуманная диверсия не такой уж для нас сюрприз. Вот смотрите...
Чекист останавливает Маринова возле телеграфного столба, показывает пальцем.
- Видите зарубку? А что под зарубкой?
- Цифры.
- Какие цифры?
- Двенадцать - сорок пять.
- Правильно! Не догадываетесь, что бы это могло означать? Очень просто - двенадцать шагов по азимуту сорок пять градусов. Та самая стрелка!
Он провожает Маринова к "эмке".
- Еще раз прошу, товарищ полковник! Выше бдительность! И от души желаю вам удачи!
ВРАГ НА ПОРОГЕ ГОРОДА
Третий день подряд бомбят Харьков эскадры "юнкерсов" из 5-го авиационного корпуса генерала авиации Риттера фон Грейма, подчиненного генерал-полковнику Леру, командующему 4-м воздушным флотом "Люфтваффе". В оперативном подчинении Лера почти тысяча триста самолетов, и нет сейчас во всей полосе группы армий "Зюйд", которую поддерживает 4-й воздушный флот, более важного объекта, чем Харьков.
Асы 51-й бомбардировочной эскадры "Эдельвейс" и 55-й бомбардировочной эскадры особого назначения "Гриф" по нескольку раз вылетают из Киева и с других захваченных аэродромов и, ориентируясь по громаде Держпрома-Дома государственной промышленности, сбрасывают полутонные фугаски и кассеты зажигательных бомб на дымящийся город. Они же распахивают бомбами позиции советских войск на фронте" пикируют с воем и железным лязгом на отступающие измотанные полки.
Но и в самую ожесточенную бомбежку не отходят от станков еще оставшиеся в осажденном городе рабочие.
Одна из бомб, весом в пятьсот килограммов, раскалывает заводской корпус. К счастью, почти все рабочие в подвале. Они перетащили туда станки еще после первых сильных бомбежек.
После взрыва наверху погас свет. Вспыхивают спички. В их слабом неверном свете видны встревоженные лица рабочих. Многие еще смотрят вверх. Станки остановились, клубится пыль.
И вдруг, со стороны выхода из подвала, голос:
- Дверь завалило!
Где-то журчит вода. Плеск воды становится все громче. Вода уже хлюпает под ногами. Снова голоса в темноте:
- Ну, что там, хлопче?
- Вентиляцию тоже всю завалило! Что делать, Климыч? Климыч ерошит седые волосы, запорошенные каменной крошкой, посыпавшейся с потолка, мотает головой. В ушах звенит. Пахнет едко сгоревшим кордитом.
- Расчистить вентиляцию можно? - спрашивает он деловито.
- Куда там! Голыми-то руками? Куски железобетона такие - с места не тронуть. И воздух вроде не проходит.
Из дальнего угла подвала доносится сдавленный стон.
- Сюда, ребята! - зовет мальчишеский голос. - Здесь раненые.
- Ничего, ничего! - бодрится один из раненых. - Обломком по голове шибануло.
- Раненых на стол сюда, - говорит Климыч. Где-то журчит, хлещет вода.
- Климыч! Труба лопнула... заливает!..
- Крышка нам! Хана! - раздается чей-то мрачный голос. - Зря в этот подвал забрались.
- А ну, не каркай там! - обрывает говорившего Климыч. - Только подвал нас и спас. Меня раз в германскую засыпало, так три дня откапывали. Контузия была, заикался потом до самой Октябрьской... Чтобы победить, надо сквозь огонь, воду и медные трубы пройти...
- А меня, - говорит кто-то в темноте, - раз в шахте засыпало. По горло в воде двое суток стояли. Такое и в мирное время бывает, ничего особенного.
- Ничего особенного! - бурчит все тот же мрачный голос. - Утонем тут как крысы...
- Трубы, трубы... - бормочет Климыч. - Надо дать знать о себе...
Он шарит в темноте обеими руками, находит тяжелый ключ,
- Где у нас тут трубы? Бейте, стучите по трубам! Проходит час, два, три... Ночь затопила заводской двор.
В темноте пляшут лучи электрофонариков и "летучих мышей".
В крыше и стенах цеха зияют проломы. Из проломов еще курится дым. Грохочут трактора с включенными фарами.
Полковник Маринов, весь перемазанный сажей и известкой, со сбитой набок фуражкой, выбирается вверх по заваленной обломками железобетона лестнице, ведущей в подвал.
- Ну как? - спрашивают сверху возбужденные голоса, - Стучат еще?
- Стучат, стучат! - успокаивает рабочих Маринов. - Вот что: вся ночь уйдет на расчистку лестницы. А вода там все прибывает. Утонут люди. Где минеры? Надо взрывать. Берусь взрывом расчистить вход в подвал.
В подвале - стук и звон. Вода подбирается уже к груди, Тут и там все еще вспыхивают изредка спички.
- Не жгите, товарищи, спички! - громко говорит, стоя в воде, Климыч. Еще пригодятся. Наши нас не бросят, выручат.
Кое-кто из рабочих взобрался на станки. В воде холодно. Климыча трясет дрожь, зуб на зуб не попадает.
- Махорки ни у кого не осталось? - спрашивает кто-то в темноте.
- Была, да намок весь кисет...
Откуда-то сверху доносится прерывистый стук.
- Тихо, товарищи! Ша! Морзянка, никак!.. Кто морзянку знает?
- Я знаю, - отвечает тонкий голос подростка, - В Осоавиахиме изучали.